ВНИМАНИЕ! Работа написана мной и все права на ее публикацию также принадлежат мне. Соблюдайте авторское право. Если желаете поделиться с кем-то работой - сообщите об этом. Думаю, с этим никаких проблем не должно возникнуть.
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пейринг: Германия/\Пруссия
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, AU, Исторические эпохи, Первый раз
Предупреждения: OOC, Инцест, Кинк, UST
Размер: Мини, 5 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание:
И Гилберт забирает повязку из рук младшего брата. В конце концов, если Людвиг счастлив, счастлив и он.
Примечания автора:
Временные рамки: 1918—1933 годы.
проститутка!Пруссия. Не предназначено к прочтению людьми тонкой душевной организации.
читать дальше
— Дорогой Боже, если ты существуешь, спаси мою душу, если она у меня есть.
Фридрих II Великий.
Фридрих II Великий.
Пруссия возвращается домой под утро, когда солнце несмело ласкает брусчатку Берлина первыми лучами, пробивающимися сквозь плотные свинцовые тучи. Он входит в дом, запирает дверь на все замки и едва удерживается от того, чтобы прислониться к стене, стекая на пол. Внутри, под кожей, испачканной грязными прикосновениями потных рук и липкой вонючей спермой, всё ломит и чешется, точно он перемазан там, и вся эта грязь въелась в нутро. Гилберт снимает каблуки и идёт в ванную, запирая дверь на щеколду. Он раздевается, стараясь не смотреть на свою одежду — один из клиентов сегодня порвал его сетчатые чулки и почти выдрал молнию на спине рабочего платья, пока спускал на подол и растраханный зад. Ступая в ванную, Пруссия стонет в кулак, кусая кожу большого пальца. Его поясницу прошибает острой резью, и лишь усилием воли Гилберт остаётся на ногах — всё тело зудится и ломит. Засохшая сперма едва ли не везде; покрывает кожу шелушащейся коркой — такой, что, кажется, не оттереть никакой мочалкой, только жёсткой железной щёткой, сдирая эпидермис в придачу. Пруссия обильно натирается мылом и выливает на голову полную шампуня ладонь. Смыть, ему нужно как можно быстрее избавиться от этой гадости, тщательно вымыв себя снаружи и внутри. Лицо, рот, тело, задница — Гилберт натирает всего себя, но даже этого недостаточно — грязь, въевшуюся в душу, не смыть мылу и воде.
* * *
Проходит около получаса, когда Гилберт выходит из ванной и идёт в свою постель. Германия приходит к нему ещё спустя полчаса и, не произнеся ни слова, ложится рядом. Всем своим естеством Пруссия желает обернуться, но вовремя останавливает себя и отрезвляет, прокусывая нижнюю губу, так что кровь моментально насыщает рот металлическим привкусом. Он лежит и ощущает теплое дыхание младшего брата совсем рядом со своей шеей. Хочется обернуться, коснуться Людвига, поцеловать его — не важно: в лоб, щеку или губы, — но Гилберт решительно не может позволить себе этого. Он не смеет запятнать Германию своими прикосновениями, не смеет очернить его душу собой — только не сейчас, пока он сам полон грязи и чернейшего порока.
— Ты снова был там, — непривычно хриплый голос Людвига разрезает тишину, и Пруссия почти ощутимо вздрагивает от неожиданности. Не хочется отвечать. Тем более — это не вопрос, и Германия, конечно, знает обо всем, что творится на его территории, в частности, в Берлине. — Не молчи, пожалуйста. Говори со мной, брат.
Гилберт набирает полные воздуха лёгкие и выдыхает. Сегодня он обслужил больше десятка клиентов, и прикосновения каждого из них по-прежнему ощущаются на его теле. Пока он не в силах избавиться от этих фантомных ощущений раз и навсегда, а потому, когда рука Людвига тянется к нему, Пруссия резко отодвигается к другому краю кровати. «Не запятнать» — повторяет он про себя, точно мантру. Его младший брат — последнее пристанище морали, и он не может позволить своим желаниям разрушить это немногое.
— Перестань заниматься этим, — просит Германия в очередной раз. В его голосе — усталость и мольба, но это едва ли заботит их обоих, потому что не воспринимается, как слабость. — Пожалуйста, я прошу тебя. Мы найдем другой способ.
Пруссия с трудом сдерживает подступающие слёзы. Его милый, по-прежнему наивный Людвиг… Как же хочется обнять его, зарыться пальцами в мягкие светлые волосы на затылке, чтобы притянуть к себе и целовать, целовать, целовать, пока не онемеют губы. Всё же, Гилберт сдерживается и не оборачивается, лишь шепчет виноватое и тихое:
— Прости.
Германия поднимается с кровати и выходит из комнаты. Бесшумно, точно его здесь и не было. Гилберт думает, что если бы он хлопнул дверью, им обоим было бы легче.
* * *
Вызывающе красная помада смазана губами какого-то совсем ещё юнца с саксонским акцентом. Одной рукой Пруссия гладит шовчик на его яйцах и пытается оттереть свою скулу второй, но выходит из ряда вон плохо — он лишь пачкает пальцы и растирает помаду сильнее прежнего. Мальчишка под ним елозит на простынях, сбивчиво дышит и совсем скоро изливается обильным белёсым семенем. Гилберт долго и внимательно смотрит на свою перепачканную руку, на лихорадочно блестящие глаза и раскрасневшиеся щеки напротив, прежде чем подняться с чужих вспотевших бёдер.
— Прости, — мальчишка виноватым взглядом следит за тем, как Пруссия тщательно вытирает пальцы полотенцем. Гилберт поворачивает голову в его сторону и с ужасом понимает, насколько тот ещё юн. Вчерашний ребёнок, не иначе, ведь дети теперь взрослеют так быстро…
Гилберт качает головой и убирает деньги с прикроватной тумбы. Он отрёк мораль слишком давно, чтобы начать сожалеть об этом теперь.
— Я приду завтра, — обещает мальчишка, натягивая штаны с подтяжками. Пруссия смотрит на него и не может сдержать улыбки — этот саксонский юнец напоминает его младшего брата, и он, пожалуй, единственный приятный клиент Гилберта за всё последнее время.
Мальчишка выходит из каморки, и Пруссия выбрасывает грязное полотенце в сторону. Его ждёт следующий — порядочный бюргер с порядочным брюхом, обрюзгшей мордой и толстыми пальцами. Он входит в комнатку, пыхтя наподобие паровоза, и вытаскивает из кармана хрустящие банкноты, хлёстко касаясь ими щеки Гилберта. Пруссия хоронит отвращение и забирает деньги, пока чужие руки задирают подол его платья, похабно оглаживая мягкую кожу бёдер.
* * *
Германия врывается в публичный дом, к Гилберту, когда тот одевается в платье, пытаясь застегнуть молнию на спине. Людвиг бесшумно подходит к нему сзади и сбрасывает ненужную ткань с угловатых плеч, обхватывая старшего брата поперёк талии.
— Зачем ты здесь? — устало спрашивает Пруссия, стряхивая его руки. Германия болезненно морщится от того, что его вновь отталкивают, но ничего не говорит, лишь недовольно сводит брови к переносице. Если верить часам над головой Гилберта, проходит минута, но тот явно не спешит оборачиваться — это настораживает Людвига.
— Повернись, пожалуйста, — просит он, и голос звучит подозрительно слабо. Пруссия медлит, но оборачивается, и Германия не сдерживает удивления — лицо старшего брата перепачкано помадой, разводами от подводки и запекшейся кровью. — Что это?
— Доволен? — едко интересуется Гилберт, облизывая свои пересохшие губы. На глубине его красных глазах горит яркое пламя — такое, что запросто обожжёшься, стоит лишь засмотреться, а потому Людвиг не выдерживает долгого зрительного контакта, опуская глаза.
— Идём домой, — просит он, сжимая руку старшего брата в своей. — Больше нет нужды заниматься этим — Америка утвердил план Дауэса. Послабления в выплате репараций и привлечение иностранных капиталов в экономику… Теперь всё будет, как прежде.
Прежде чем Пруссия отвечает, проходит, кажется, несколько бесконечностей — невыносимо долгих и вязких, точно патока.
— И за это ты продал свою дырку? — его голос звучит неприятно, и эти полные желчи слова, отталкивающиеся от стен снова и снова, заставляют Германию поморщиться, точно от зубной боли. — Всё это время я старался огородить тебя от подобной мерзости, и что в итоге? Ты мешаешь грязь и постель с политикой? — Гилберт на мгновение замолкает, и Людвиг чувствует, как нервно подрагивает его рука. — Меньше всего на свете я желал, чтобы ты принял на себя клеймо шлюхи. Господи… Я сам наставил тебя на этот путь своим примером.
— Брат…
— Ради Бога, пожалуйста, не говори ни слова, — просит Пруссия, вырывая свою руку. — Не могу поверить. Не могу поверить, что это был Америка…
— Он не трогал меня, — резко обрывает Германия. — Никто кроме тебя никогда не трогал меня, довольно! — Людвиг дёргает старшего брата на себя, набрасывая на его плечи свой военный китель. — Мы идём домой, и это не обсуждается. Никогда больше, слышишь меня?
Пруссия смотрит в ярко-голубые глаза напротив и с трудом сдерживается, чтобы не наброситься на Германию здесь, в этой грязной каморке с пыльными окнами, зашторенными красной тканью. Людвиг подхватывает его на руки, и они выходят прочь. Прочь из самой грязной и позорной главы их истории.
* * *
После ванной они едва доходят до спальни. Гилберт чувствует себя и брата, точно после многих лет воздержания, и это усиливает все ощущения, выводя их на новый уровень.
В первый раз он берёт Людвига без прелюдий — они оба слишком возбуждены, чтобы тратить на это время, а потому всё ограничивается довольно простой схемой: Пруссия закидывает ноги младшего брата себе на плечи и, раздвинув его ягодицы, старательно вылизывает тугое кольцо мышц. Он старается не спешить, но терпение утекает, точно песок сквозь пальцы, поэтому языком Гилберт ввинчивается внутрь, уже будучи лишённым всякой неспешности. Германия под ним стонет от удовольствия, и Пруссия решает — пора. Он наскоро смачивает слюной пальцы и осторожно вводит их внутрь, один за другим, давая младшему брату привыкнуть к новому для него ощущению наполненности.
— Пожалуйста, — точно в бреду шепчет Людвиг, кусая свои губы. Он нетерпеливо подаётся бедрами навстречу движению внутри себя, не обращая внимания на тупую пульсацию и предостережения Гилберта. Пальцы брата раздвигают его изнутри, толкаются, давят на стенки, и всё это невыносимо похоже на изощрённую пытку. — Возьми меня! — выкрикивает Германия, когда Пруссия касается его в особенно чувствительном месте, надавливая и заставляя громко несдержанно стонать — весь самоконтроль Людвига слетает на нет, уступая место одному лишь желанию.
— Тише, — шепчет Гилберт, извлекая пальцы и оглаживая кончиками пульсирующий анус брата. Он кое-как смазывает свой член слюной, прежде чем в первый раз толкнуться внутрь Германии: резко, с оттяжкой, входя на всю длину. Людвиг не сдерживает громкого вскрика, цепко хватаясь за влажные от пота плечи Пруссии, и напряжённо сжимает его кожу в своих пальцах, пока Гилберт не начинает размеренно двигаться. Он делает потуги в аккуратность, но всё же срывается, как только Германия начинает нетерпеливо насаживаться, сжимая свой истекающий смазкой член в кулаке.
Движения Пруссии становятся резче и контрастнее, сопровождаясь пошлыми шлепками влажной кожи о кожу. Он до побеления костяшек стискивает бедра младшего брата — так, что после непременно проявятся синяки — и едва ли не с животным желанием вгоняет свой член в него, сменяя угол проникновения. Теперь все поступательные движения начинают приходиться точно по простате, и Людвиг больше не сдерживает громких стонов — ему слишком хорошо, чтобы заботиться о чём-то столь пустом сейчас.
Совсем скоро Германия изливается, пачкая белёсым семенем свои пальцы и торс. Он неосознанно сжимается вкруг члена старшего брата, но Пруссия чувствует подступающий оргазм достаточно тонко, чтобы успеть выйти, кончая на бёдра Людвига.
Усталые и липкие, они идут в ванную снова.
* * *
Пруссия опускается к напряженному члену младшего брата и сжимает его у основания. Головка течёт обильной смазкой, которую он слизывает одним широким мазком, смакуя терпкий, ни с чем несравнимый вкус Людвига на языке. Гилберт поднимает взгляд к стремительно краснеющему лицу Германии, заглядывая в его подёрнутые возбуждением глаза, и смыкает губы, вбирая налившуюся кровью головку. От переизбытка ярчайших эмоций Людвиг выдыхает через рот, и проворные пальцы Пруссии тут же надавливают ему на язык, заставляя вобрать их внутрь, обильно смачивая слюной. Пока Германия с усердием вылизывает каждую из фаланг, Гилберт принимается за его уретру, массируя её кончиком языка, однако совсем скоро этого становится очевидно мало, и он начинает насаживаться сильнее, максимально расслабляя горло, чтобы заглотить член Людвига полностью.
Как только пальцы оказываются достаточно смоченными слюной, Пруссия с характерным звуком вытаскивает их изо рта младшего брата, раздвигая его ягодицы ребром ладони. В этот раз он деликатничает и не спешит, с осторожностью вводя сначала один палец. Оглаживая бархатные стенки изнутри, Гилберт продолжает с усердием сосать, попеременно облизывая член по всей длине — так, чтобы под языком пульсировали вздутые венки.
— Пожалуйста, быстрее, — просит Германия, облизывая пересохшие губы. Его рука тянется к макушке Пруссии, и пальцы мягко вплетаются в пепельно-белые волосы, задавая новый ритм — более резкий и откровенно нетерпеливый. Гилберт, недовольный такой самодеятельностью, резко вводит в анус брата ещё два пальца, надавливая на него изнутри. Людвиг стонет и теряется в ни с чем несравнимых ощущениях, которые старший брат столь щедро дарует ему. Пальцы Пруссии, его горячий рот и проворный язык… Германия елозит, комкает простыни в пальцах и сбивчиво дышит. Чувствуя подступающий оргазм, он пытается отстранить Гилберта, но тот лишь плотнее обхватывает губами его член.
Людвиг кончает бурно, несколькими сильными струями семени изливаясь в рот старшего брата, пока тот сжимает и мнёт его яйца в своей руке, пальцами второй добираясь до бугорка простаты. Перед глазами у Германии плывут яркие пятна, мешаясь бешеным калейдоскопом цвета. Гилберт выпускает его член изо рта с громким хлюпающим звуком, сглатывает, и одновременно с этим вынимает свои пальцы, приставляя влажную головку члена к анусу. Он входит плавным слитным движением — медленно, не торопясь, чтобы более полно ощутить, как раздвигаются тугие стенки вкруг члена, плотно обхватывая его. Людвиг стонет, подаётся бедрами вперёд, насаживаясь до упора, и тянется к губам Пруссии в требовательном поцелуе, грубовато толкаясь языком внутрь его рта. Гилберт глухо рычит, отвечает, кусает мягкие губы и сжимает пальцами чужие колени, начиная двигаться.
— Сильнее, — стонет Людвиг ему в рот и вновь подаётся на встречу. — Чёрт возьми…
Гилберт усмехается, перемещает руки обратно на бёдра младшего брата, попеременно лаская и стискивая мягкую кожу. Германия хмурит брови и смотрит на него недовольным взглядом. Размеренный неторопливый секс — не для него, вот только Пруссия понимает это слишком поздно. Когда он выходит, собираясь толкнуться вновь, Людвиг ловко переворачивает его, подминая под себя.
— Что это значит? — спрашивает Гилберт с издёвкой. Германия ничего не отвечает, лишь упирается ладонями в его влажный от пота пресс и приподнимается, прежде чем резко насадиться на напряжённый член. — Не больно? — весело интересуется Пруссия, смахивая слёзы, выступившие в уголках глаз младшего брата. Глупый, его глупый Людвиг… — Не двигайся пока, постарайся сперва привыкнуть, — он заботливо гладит Германию по голове, силясь не потянуться к нему с поцелуями. Таким Людвига ещё никто не видел, да и вряд ли увидит когда-нибудь: голубые глаза, полные желания, раскрасневшиеся щёчки, яркие, маняще разомкнутые губы — и всё это только для Гилберта, ни для кого больше.
— Всё нормально, — говорит Германия, наклоняясь к его лицу, прежде чем мазнуть влажными губами по скуле. — Продолжим.
* * * *
На календаре тридцатое января тысяча девятьсот тридцать третьего года. В Германии сложная политическая ситуация.
— Вот, — Людвиг с порога протягивает старшему брату красную повязку с ломаным крестом. — Адольф Гитлер у власти. С репарациями покончено раз и навсегда.
Уголки губ Германии подрагивают в улыбке, и его яркие голубые глаза искрятся так, что Пруссия не смеет сказать: «нет». В конце концов, если Людвиг счастлив, счастлив и он.
И Гилберт забирает повязку из рук младшего брата.