ВНИМАНИЕ! Работа написана мной и все права на ее публикацию также принадлежат мне. Соблюдайте авторское право. Если желаете поделиться с кем-то работой - сообщите об этом. Думаю, с этим никаких проблем не должно возникнуть.
Оригинальный текст: ficbook.net/readfic/6151551Фэндом: Чудесная божья коровка (ЛедиБаг и Супер-Кот)
Основные персонажи: Адриан Агрест (Эдриан, Черный кот, Кот Нуар, Супер-Кот), Хлоя Буржуа (АнтиБаг, Квин Би)
Рейтинг: PG-13
Жанры: Романтика, Ангст, AU, Songfic, Соулмейты
Предупреждения: ООС
Размер: Драббл, 1 страница, 1 часть
Статус: закончен
Описание: ... Хлоя в свои шестнадцать думает, что одуванчики — до безобразного похабно, пока самолично не видит под разломом грудины у Адриана, заросшей темными ирисами, один-единственный одуванчик под винным градусом, и что-то щемяще-нежное затапливает ее изнутри впервые — так, как никогда до этого, да и после тоже.
Примечания автора:Rammstein – Frühling in Paris.
читать дальшеПод вскрытой грудиной молочная кожа рифленостью глубинной ракушки отсекается жесткими краями, за которыми обжигающе ярко распускаются, следом за первыми цветами весны, желтолистные макушки мать-и-мачехи.
Хлоя смотрит на желтизну цветов под ребрами, и ей почти тошно — у Адриана внутри разрастаются темно-синие ирисы, и вместе им не быть — в раздевалке, перед уроком физкультуры, она видела точно такие же ирисы у Маринетт, прямо под белым кружевом чаши ее тонкого лифа.
В Париже вовсю цветет весна, но Хлое отчаянно стыло, и внутри индевеет, покрываясь толстой коркой льда, то, что раньше обливалось жаром и остервенело теплилось — Адриан общается с Маринетт иначе, чем прежде, и теперь Хлоя за периметром, один на один со своим горящим ревностью сердцем и скудным букетиком мать-и-мачехи за белизной ребер, увядающим ветошью прошедшей эпохи.
Окончательно мать-и-мачеха вянет через месяц. В небесной канцелярии все идет вверх дном, и дельфины плещут водой под потолком прямо, потому как на прежнем месте скудного букетика расцветает целый ворох желтых одуванчиков — не на одну бутылку вина для Брэдбери, но Хлоя в свои шестнадцать думает, что одуванчики — до безобразного похабно, пока самолично не видит под разломом грудины у Адриана, заросшей темными ирисами, один-единственный одуванчик под винным градусом, и что-то щемяще-нежное затапливает ее изнутри впервые — так, как никогда до этого, да и после тоже.
Надежда поглощает ее, проглатывает и не давится, пока Адриан смущенно улыбается на входе в класс, дольше необходимого задерживая внимание на белобрысой макушке шагающей к своей парте Хлои. Неприятное, кислотно-щелочное чувство разъедает его изнутри, пока одуванчик совершает превращение, и бархатные желтые лепестки становятся пушистыми зонтиками.
Адриан знает, что под грудиной у Хлои завяли все до единого цветы мать-и-мачехи; знает, что на их месте пророс ворох одуванчиков кадмиевой желтизны; знает, что Маринетт прорастает его же темно-синими ирисами, в конце концов.
— Нам нужно поговорить, — начинает Агрест после уроков. Хлоя тепло улыбается ему — так, как никому другому — и крепче сжимает в руках кожаную ручку сумки, пока сердце заходится в бешеном ритме, грозясь прорвать белизну ребер. — Ты же знаешь, Маринетт — моя родственная душа, — говорит он. — Ты могла быть ей, — вздыхает. — Это ничего не значит, Хлоя — этот одуванчик…
В Париже вовсю цветет весна. Хлоя запускает пальчики в разлом грудины и рвет ворох одуванчиков. Это совсем не больно — совсем не так, как Адриан, мягкость губ которого она запечатывает температурой сотни умирающих солнц на прощание.
