Оригинал: ficbook.net/readfic/7414138ВНИМАНИЕ! Работа написана мной и все права на ее публикацию также принадлежат мне. Соблюдайте авторское право. Если желаете поделиться с кем-то работой - сообщите об этом. Думаю, с этим никаких проблем не должно возникнуть.
Фэндом: Hetalia: Axis Powers
Пейринг: Германия/Пруссия
Рейтинг: R
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, AU, Первый раз
Предупреждения: OOC, Инцест
Размер: Мини, 3 страницы, 1 часть
Статус: закончен
Описание:Взгляд Германии, тяжёлый и цепкий, медленно блуждал по лицу напротив. Переступая через себя, он почти неотрывно смотрел в глаза брата — два пустых холодных озерца: ни единого намёка на кровь, войну или разрастающуюся бездну. Он не видел в них ничего привычного, родного.
Посвящение:Планировалось ко Дню немецкого единства.
Примечания автора:Вроде перекатываю одну тему из текста в текст, пора бы и остановиться.
NF — Paralyzed,
NF — Can You Hold Me.
читать дальшеВ последнее время холод стал перманентным. Он сам стал походить на холод и, в конце концов, перестал узнавать себя. В острых чертах лица больше не угадывалось Пруссии, и всякий раз, стоило лишь мимолётному взгляду скользнуть по зеркальной поверхности, он упирался в остекленевшие водянисто-голубые глаза.
— Скажи мне, — без слов прошептал Германия в белую макушку, и его пальцы невесомо вплелись в волосы брата. — Пожалуйста, скажи мне.
Глаза Гилберта — нет, не Пруссии, он уже был мёртв — пусто посмотрели в ответ. Он опустил взгляд на свои подрагивающие руки и медленно сжал их, впиваясь ногтями во влажную кожу ладоней.
— Пожалуйста, — Людвиг подхватил лицо брата, мягко поглаживая его острые скулы, — скажи мне. Я должен знать.
В его ясных голубых глазах ещё теплилась надежда, и радужка разливалась таким трепетом, что слабо бьющееся сердце Гилберта зашлось в ритмичном стуке о рёбра.
— Я не могу, — его обескровленные губы медленно и беззвучно задвигались в ответ. — Не знаю как.
Германия отрицательно покачал головой, прижимаясь ко лбу брата своим лбом. Он не верил этому насквозь белому существу, отдалённо походившему на Пруссию, которого он знал. Не верил ни единого раза.
— Скажи мне, — продолжал Людвиг, надавливая большими пальцами на его челюсть. — Скажи мне! — он почти сорвался на рык, и Гилберт с трудом смог протолкнуть рваный выдох из своей груди, взволнованный чужой переменой.
Германия терял брата, Гилберт терял себя настоящего, растворяясь в брате — такой была цена их единения.
Пруссия был мёртв, и всё, что осталось от него — это бледная костлявая пародия, в которой из последних сил теплилась жизнь.
— Я не смогу помочь тебе, если ты не поможешь мне, — продолжал Людвиг, мягко поглаживая его челюсть и щёки. — Пожалуйста, брат.
Гилберта вновь лихорадило, и он дрожал всем телом, слабо цепляясь за рубашку Германии. Казалось, это хрупкое белое существо в любой момент готово было раствориться в его руках. Людвиг не мог позволить этого.
— Что было в тех трактатах, которые ты сжёг?
Чужие — едва ли родные — стеклянные глаза почти осмысленно взглянули на него, но это продлилось лишь краткое мгновение, прежде чем водянистая радужка вновь заледенела.
Германия точно не знал, понимал ли его брат, но добиться от него, во всяком случае, ничего не выходило. Он только зря терял время, внезапно ставшее столь бесценным, потому решил действовать иначе.
Руки Людвига переместились на чужие плечи, вынуждая Гилберта откинуться на спину. Его глаза широко распахнулись, и Германия не смог сдержать тени улыбки, коротко скользнувшей по его тонким губам.
— Те трактаты... Они были о делении жизни одного на двоих, не так ли? — спросил он, внимательно глядя на брата.
Гилберт сглотнул, и его кадык нервно дёрнулся, натягивая тонкую кожу шеи. Он попытался подняться, но Людвиг не позволил сделать этого, оседлав его бёдра.
Взгляд Германии, тяжёлый и цепкий, медленно блуждал по лицу напротив. Переступая через себя, он почти неотрывно смотрел в глаза брата — два пустых холодных озерца: ни единого намёка на кровь, войну или разрастающуюся бездну. Он не видел в них ничего привычного, родного.
Сейчас его старший брат был не тенью даже — мимолётным и смазанным отпечатком — былого себя. Видеть его таким было больно и откровенно неприятно. Перед ним лежали остатки Пруссии — не он, но его живое напоминание: костлявое, смертельно бледное, затухающее с каждой минутой.
— Прими моё имя. Мы всегда были Германией, так почему сейчас ты—
— Я не могу, — перебил Гилберт, понимая, к чему Людвиг только что пытался подвести его. — Это было бы подло по отношению к тебе и... — он запнулся в нерешительности, но всё же продолжил спустя мгновение, набрав полные лёгкие воздуха, — братьям. Ко всем нашим братьям, желавшим Единого Отечества.
Германия досадливо поморщился. Вспоминать о цене собственного единства всегда было неприятно и больно. Слишком дорогой оказалась вереница смертей, тянущихся друг за другом, и Пруссия должен был замкнуть её, пасть последней жертвой этой бессмертной идеи — его собственной идеи о «сильной немецкой команде».
— Всё хорошо, — блекло улыбнулся Гилберт, приподнимаясь на локтях. Его сухие губы коротко коснулись губ младшего брата, и Людвиг молниеносно перехватил инициативу, отчаянно прильнув к этому тёплому рту; жадно лаская и сминая чужие губы.
— Я не хочу, чтобы ты исчез, как другие, — прошептал Германия, опрокидывая тело Пруссии на постель. — Ты ещё можешь стать вторым воплощением, только—
Гилберт прервал его, не желая дослушать мысль до конца. Его руки потянулись к голове Людвига, притягивая брата к себе, и он прижался к его губам, рвано выдыхая. Германия зашуршал их одеждой, как только они отстранились друг от друга, и с трепетом накрыл белую грудь брата губами, ощущая тяжесть чужого дыхания. Людвиг вёл губами по дугам его рёбер так, будто касался своего хрупкого хрустального божка. Его руки были везде; хаотичные прикосновения обрушивались на тело Гилберта, доводя его до исступления. Наконец, Германия подался своей напряжённой плотью в самое нутро брата и уткнулся лицом в перекат его плеча, двигая бёдрами размеренно и деликатно.
— И всё же, — едва слышно выдохнул он, поднимая глаза на Гилберта, — я не смогу отпустить тебя так просто.
* * *
Пробуждение было резким и неприятным, будто Людвига вырвали из сна, выбрасывая в реальность. Он почувствовал, как чьи-то тёплые руки касаются его плеч, и резко распахнул глаза, пересекаясь с ярко-алым взглядом Пруссии.
— Плохой сон? — спросил он, понимающе улыбаясь. Германия замедленно кивнул. — Я приготовил блинчики с маслом. Твой чай уже заварился, будешь вставать?
— Да... Да, конечно, — улыбнулся Людвиг, поднимаясь с постели. Его взгляд скользнул по настенному календарю — третье октября две тысячи восемнадцатого.
