ВНИМАНИЕ! Работа написана мной и все права на ее публикацию также принадлежат мне. Соблюдайте авторское право. Если желаете поделиться с кем-то работой - сообщите об этом. Думаю, с этим никаких проблем не должно возникнуть.
Фэндом: Гравити Фолз
Основные персонажи: Билл Сайфер (Билл Шифр), Диппер Пайнс
Пэйринг: human!Билл/Диппер
Рейтинг: NC-17
Жанры: PWP, AU, Songfic, Мифические существа
Предупреждения: OOC, Кинк
Размер: Мини, 7 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание:
Отче приподнимает уголки губ и малость подается вперед, отчего Диппер шарахается, больно врезаясь поясницей в подлокотник скамьи. Он в божьей обители и прямо напротив — сам Воланд. church-кинк.
Примечания автора:
Rammstein — Hallelujah.
играю на нестабильности и контрастах; это как плохой коп — хороший коп, потому что выходит весьма паршиво.
читать дальше
В церкви душно, сумрачно и кадило вовсю дымит ладаном. Лики святых, покрытые позолотой, с глухой надменностью взирают из гниющих киотов, и Диппер невольно кривит губы, ощущая, как к горлу подкатывает комок отвращения. Мать молится на распятие и крестится, прежде чем подойди к отцу Уильяму, сжимая руки в замке на груди, и тихо зашелестеть что-то. Диппер не слушает — рассматривает истекающие воском свечи на паникадиле и думает, что церковная утварь действительно лучше всего смотрится на алтаре революции.
— Идем, — отец Уильям протягивает ему руку ладонью вверх, и тот неловко ведет плечами, но вкладывает свою вспотевшую ладонь в его, глядя прямо глаза в глаза. Взгляд святого отца неприятный, стылый и колючий — терновой лозой по коже, кристаллами льда в самое сердце, вспарывая грудину и обламывая острые выступы ребер.
Они присаживаются за одну из дубовых скамей в первом ряду, и отче говорит почти полушепотом:
— Нечего бояться.
Его глаза светятся ярко-желтой люминесценцией в полумраке церкви, отчего все вокруг начинает терять краски, и мир становится монохромным, сосредотачивая все свое разнообразие цвета в неестественно живом взоре напротив.
Отче приподнимает уголки губ и малость подается вперед, отчего Диппер шарахается, больно врезаясь поясницей в подлокотник скамьи. Он в божьей обители и прямо напротив — сам Воланд.
Отец Уильям заливается смехом, точно собачьим лаем. Иисус на распятии обливается кровавыми слезами, и свечи на паникадиле тухнут — становится совсем уж темно, и свет из-за витражных стекол будто бы не проникает вовсе. Диппер ощущает прилив неконтролируемой паники — как ушатом ледяной воды с ног до головы, — и вместе с этим приходит тошнотворное осознание собственной беспомощности — ему не убежать.
— Можешь звать меня просто — Билл, — говорит отче, сверкая расплавленным золотом радужки, — Диппер Пайнс, — и того пробивает крупной дрожью; нервозность заламывается разом похолодевшими пальцами, когда рука Билла касается его скулы, вычерчивая остроту шершавой подушечкой большого пальца. В церкви все так же душно, но это едва ли сравнимо с духотой взгляда святого отца и янтарной глубиной его потемневших глаз.
— Жду тебя на вечерней репетиции хора завтра, — просто говорит он, поднимаясь.
Вопреки собственному желанию Диппер приходит на следующий день — это похоже на чистой воды помешательство, и желание вовсе не его — отца Уильяма, не иначе.
Пайнс неловко ссутуливается у входа в церковь и сжимает руки в кулаки, нервно дернувшись, когда на плечо, обжигая холодом стылого декабрьского вечера, ложится чья-то ладонь.
— Не думал, что ты придешь, — с натянутой, неестественно показушной удивленностью, начинает Билл, сжимая острое, по-подростковому угловатое плечо, в своих покрасневших от холода пальцах. — Что ж, проходи, не стесняйся, — он улыбается и приглашающе распахивает дверь, подталкивая Диппера со спины. Сладкоголосый церковный хор вовсю тянет высокие нотки «аллилуйя», и отец Уильям смотрит на Пайнса довольным взглядом кота, нализавшегося валерьянового корня. — Присоединяйся.
Диппер открывает было рот, чтобы ответить, что пришел он сюда не за этим, но слова комом застревают в горле, когда Билл холодно смотрит на него пристальный взглядом своих кадмиевой желтизны глаз, кривя тонкие губы. Правда, спустя мгновение, взгляд святого отца смягчается и теплеет, а глаза приобретают тягучий медовый оттенок, вспыхивая чем-то чересчур живым, ярким, почти горячечным.
— Я надеюсь услышать твой тенор, — говорит отец Уильям, касаясь кончиками пальцев можжевелового креста на своей шее. Это выглядит до абсурдного глупо, учитывая, что глаза напротив все так же горят желтой люминесценцией, и Билл человек с вероятностью, примерно, в ноль.
Диппер чертыхается и клянет себя, когда сухая рука святого отца сжимает его руку, однако он сам пришел сюда — прямо в логово зверя, и дело даже не в излишне верующей семье и материнской просьбе.
— Хорошо, — сдается Диппер, отдергивая руку. Взгляд Билла становится совсем уж душным, и от этого Пайнс в очередной раз приходит к осознанию собственной уязвимости.
Диппер отзеркаливает скорбное выражение лица Девы Марии и вдыхает фимиам полными легкими, прежде чем запеть вместе с хором под одобрительный взгляд Билла. Правда, это вовсе не то, в чем он нуждается.
Когда хор расходится, Билл тормозит Диппера у входа, цепко ухватив того за локоть, на что Пайнс вопросительно приподнимает брови, но ответа не следует — отец Уильям просто закрывает дверь за его спиной, глядя лукаво и малость насмешливо.
— Задержись ненадолго, — просит отче, подходя вплотную — так, что Диппер ощущает его горячее дыхание на своем багровеющем от стыда лице, ведь он знает о мальчиках из церковного хора и о любви к ближнему, черт подери. — Библия говорит: «называя себя мудрыми, обезумели. Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга», — а после влажно ведет языком по ушной раковине, касается губами оголенного участка шеи, останавливаясь только тогда, когда Диппер сжимает пальцы на его плечах, с силой отталкивая от себя.
Пайнс смотрит зло и загнано, сжимая руки в кулаки и оставляя на ладонях белесые полумесяцы от впивающихся в кожу ногтей, прежде чем зашелестеть надломленным голосом:
— Ни шага ближе.
Билл щерится полубезумным оскалом, и это выглядит жутко — так, что впору вызывать экзорциста, но это, ох и ах, поможет навряд ли.
— Я так долго ждал тебя, — вдруг говорит он, и слова многократно отскакивают от выбеленных стен и массивных сводов, прежде чем Билл шагает вперед, протягивая подрагивающую руку к чужой руке. — Прими меня, Диппер Пайнс, — шепотом просит он, легко сжимая тонкие запястья мальчишки. Взгляд Билла жаркий и жадный, он стелется поволокой, насквозь пронизывает, въедается в нутро.
Диппер не может сопротивляться, поэтому когда святой отец сжимает его худые плечи в плотном кольце из объятий и ведет кончиком носа ломанную по шее, облизывая яремную вену, он лишь вздрагивает.
От Билла пахнет медом и ладаном, и это приятное сочетание, вкупе с теплом его тела, успокаивает, лишая нервозности и испуга, ничуть не хуже седативных.
Отче слегка отстраняется, заглядывает в глаза напротив в немом вопросе и, не увидев отказа, приникает к губам Диппера, мягко раздвигая их языком. Иисус на распятии натурально кривит губы в отвращении, и Дева Мария в своей нише истекает мазутно-черными слезами, пока Пайнс плавится от откровенных прикосновений святого отца под его свитером, вяло оправдывая свою виктимную податливость и нечестивость.
У Билла сухие руки, и каждое из его касаний пробуждает в Диппере противоречивые чувства — ему тщедушно пусто, но вместе с этим так неправильно хорошо, пока шершавые подушечки пальцев щекотно скользят по выпирающим ребрам и оглаживают бока; пока отче снимает его свитер и пламенно дышит в изгиб плеча, касаясь молочной кожи губами.
Диппер думает, что он, должно быть, прогорк душой и, определенно точно, противен сам себе, но поделать с этим ничего не может, потому как и не хочет на самом деле. Отец Уильям слишком нужен ему сейчас.
Билл расстегивает свою просторную сутану и вытаскивает ремень из брючных шлевков, глядя голодной псиной, истекающей слюной.
— Пожалуйста, — не столько просит, сколько ставит перед фактом, сжимая подбородок Диппера двумя пальцами и грубо вздергивая его голову, прежде чем туго затянуть ремень на чужой шее, обжигая холодом металлической пряжки. Контраст широкой черной полосы ремня на молочной белизне кожи приводит святого отца в восторг ничуть не меньше карих глаз Пайнса, горящих чистейшей квинтэссенцией желания — от этого взгляда ему становится во сто крат жарче, и низ живота сводит сладкой судорогой.
Диппер становится в коленопреклоненную позу, смотрит снизу с духотой во взгляде, затапливающей темно-шоколадную радужку глаз, и приоткрывает рот, когда Билл мягко обводит контур его губ подушечкой большого пальца, легко надавливая на нижнюю. Кончик языка щекотно проходится по пальцу, и губы смыкаются на четко выраженном суставе, посасывая с характерным звуком.
Тонкая ниточка слюны опускается по подбородку Диппера, и Билл наклоняется к его лицу, слизывая ее, прежде чем коснуться губ своими губами, жадно толкаясь в упоительную теплоту рта, скользя-скользя языком по кромке зубов, будто бы это — его спасение, найденное не в религии, а в противоречащих божьему учению плотских страстях и грехопадении.
Отстраняясь, отче легко тянет за ремень, отчего тот врезается в шею Диппера, вынуждая его заскулить, нервно дернувшись.
— Тише, — хриплым голосом говорит Билл. — Помолчи для меня, Диппер Пайнс, — просит он, расстегивая молнию на своих брюках.
Прежде чем толкнуться членом в податливо приоткрытый рот, Билл оставляет на лбу Диппера невесомый поцелуй, приподнимая его челку и касаясь губами звездного родимого пятна. Диппер расслабляет горло и заглатывает сразу до основания, подавляя рвотный рефлекс. Челюсть ноет тупой болью, пока вздутые вены пульсируют под языком и перепачканная смазкой головка упирается в глотку, неприятно проезжаясь по небу.
Билл отстраняется, а после глубоко толкается в рот, устраивая одну из своих рук на макушке Пайнса, и в очередной раз тянет за ремень, плотным кольцом сжимающий чужую шею, да так, что на уголках глаз мальчишки выступает влага, и его ресницы слипаются. Это выглядит так прекрасно и обезоруживающе красиво, что отче по инерции подается вперед еще сильнее, мягко касаясь тыльной стороной руки алеющих скул Диппера и утирая слезы с его глаз.
Внутри Билла точно щелкает что-то, перегорает, замыкает, и за грудиной болезненно сжимается пародия на сердце, когда Пайнс открывает глаза и поднимает свой темный смазанный слезами взгляд — смотрит прямо в его глаза.
— Прости, — выдыхает святой отец и с хлюпающим звуком выходит из чужого рта, падая ниц — коленями об мрамор пола, гулко прикладываясь чашечками.
Диппер кривит губы в неудачной гримасе чего-то чересчур человечного, по-декабрьски холодного, а после сам тянется вперед, прижимаясь вплотную к горячему телу Билла, чтобы прошептать в перекат его плеча едва слышное:
— Прощаю.
Тонкие, не по-мужски изящные пальцы с силой сжимают предплечья отца Уильяма, и сухие губы сами касаются его губ в робком, почти целомудренном поцелуе, прежде чем тугое кольцо пальцев сжимается на алеющей головке члена, размазывая смазку по всему стволу.
Билл удивленно распахивает глаза, но Диппер лишь улыбается ему в ответ — тепло и открыто, сохраняя во взгляде непорочность Богоматери и всех прочих святых вместе взятых. Его взгляд не кажется подернутым ни похотью, ни желанием, и горит лишь одной теплотой, затапливающей пролом грудины святого отца изнутри.
Большим пальцем Диппер плавно обводит вздутые венки и, прежде чем отодвинуть крайнюю плоть, облизывает подушечку, смягчая трение. От этой нехитрой ласки у Билла за опущенными веками вспыхивает все разнообразие цветов витражных стекол, мешаясь калейдоскопом, вращаясь бешеной каруселью и разливаясь по венам чем-то горячечным, почти ощутимо обжигающим.
— Если ты не против, — говорит Пайнс и накрывает пульсирующую головку члена губами, отчего святой отец широко распахивает глаза, удивленный столь неожиданной покорностью и самоотдачей мальчишки. Диппер насаживается не сразу — медлит, выпускает член изо рта, едва ощутимо сжимая у основания, прежде чем провести широкую влажную линию по всему стволу и вернуться к отверстию уретры, лаская самым кончиком языка.
Билл смотрит на него с нескрываемым восторгом во взгляде, и Диппер смотрит в ответ, заглатывая для начала лишь на половину, но давясь воздухом уже от этого. В итоге выходит, конечно, лучше, чем первый опыт, но все же весьма и весьма непривычно, да к тому же туго затянутый ремень дает знать о себе, когда он пытается принять больше, ощущая себя так, будто внутри кто-то будто нажал на спусковой крючок — каждая клетка тела мгновенно напрягается, и ремень туго сдавливает горло — не вдохнуть, не выдохнуть.
Чтобы сделать вдох, Пайнс все же выпускает член изо рта, глядя на искаженное удовольствием лицо Билла — острые скулы того покрываются обильным золотистым румянцем, да к тому же — светящимся. Выходит, святой отец, кем бы он не был, даже багровеет чертовой люминесценцией. Звучит абсурдно, конечно, но выглядит красиво, да так, что у Диппера натурально перехватывает дыхание.
С образа Билла, каким он предстает перед Пайнсом сейчас — хоть иконы пиши. Для сатанинской церкви, конечно, но тем не менее.
— Спасибо, — вдруг говорит отче, улыбаясь, а после подхватывает тело Диппера так, будто он нисколько не весит, устраивая мальчишку на дубовой скамье в коленно-локтевой.
Диппер ощущает себя расхристанным — внутренне и наружно — от нынешнего смущающего положения, но поделать ничего не может, лишь неловко елозит локтями по лакированной поверхности, пытаясь устроить согнутые руки максимально удобно, пока Билл возится с ремнем на его шее, спустя некоторое время все же освобождая ее, чтобы на этот раз затянуть широкую кожаную полосу на тонких запястьях, едва ли фиксируя положение мальчишки.
Диппер прокручивает запястья, насколько это оказывается возможным, учитывая ремень, туго стягивающий их, когда Билл мягко касается его ягодицы, ведя ладонью вверх и легко надавливая на поясницу, тем самым вынуждая сильнее прогнуться в спине. Поза становится по максимуму откровенной и провокационной, и Пайнс вновь заливается багрянцем, закрывая глаза. Слишком горячо и слишком развратно.
Святой отец прижимается к нему сзади, устраивает ладони на подвздошных костях, сжимает его колени своими острыми коленями и касается горячими губами загривка, прежде чем прикусить солоноватую кожу, зализывая. Диппер жалобно всхлипывает, сжимает руки в замок и устраивает лицо в сгибе локтя — пальцы Билла, перемазанные чем-то скользким и ароматным, раздвигают его ягодицы, проходясь по тугому колечку мышц, прежде чем внутрь проникает один — на половину фаланги, не больше, — и церковь перед глазами идет волнами, яркими пятнами света, отпечатанными на сетчатке; и ресницы в очередной раз предательски слепляются, подергивая взор мутной пеленой.
— Перетерпи немного, — просит Билл, касаясь губами влажной лопатки. — «взирая на начальника и совершителя веры Иисуса, Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление, и воссел одесную престола Божия…», — он смешливо цитирует Библию, выцеловывая позвонки мальчишечьего хребта, одновременно с тем, как войти пальцем до третьей фаланги, срывая с чужих губ пронзительный скулеж.
Ощущения выходят не самыми приятными, понимает отче, когда слезы из глаз Диппера капают на лакированную поверхность скамьи.
— Если очень уж больно, — начинает было святой отец, но мальчишка не дает ему закончить — поворачивает голову на бок и смотрит так, что слова застревают поперек глотки.
— Продолжай, пожалуйста, — четко выговаривает Пайнс, несмотря на пунцовые щеки, расчерченные дорожками слез. Билл ощеривается полубезумно и на пробу надавливает пальцем изнутри — прямо в точку, судя по судорожному всхлипу с чужих искусанных губ.
Диппер вновь отворачивается, потому что смотреть на святого отца — невыносимо; выше его сил, в общем.
— Сейчас будет больнее, — предупреждает Билл лишь после того, как проникает внутрь вторым пальцем, и низ живота у Диппера уже скручивает болезненным спазмом чистейшего удовольствия. Он, должно быть, мазохист, потому что резкие движения отца Уильяма, откровенно говоря, вовсе не то, от чего член должен стоять так, как стоит у него, правда, поделать с этим нечего.
Билл почти что лениво разводит пальцы внутри, а после навскидку вытаскивает сразу оба, касаясь растянутого отверстия кончиком языка. Диппер думает, что еще немного, и он, должно быть, приобретет настоящую фобию на церкви, когда язык святого отца влажно проходится по коже на его бедрах, а после проникает внутрь, и Пайнс замирает, готовый быть распятым за все земные грехи сейчас же.
Билл по-собачьи влажно и голодно лижет, кусает его ягодицы, толкается языком внутрь, насколько это оказывается возможным, и до побеления костяшек сжимает подвздошные кости мальчишки, вынуждая того едва ли не скулить от такой несдержанности — Диппер почти рассыпается в древесную пыль; плавится воском алтарных свечей; веет фимиамом.
Прикосновения чужих губ и ладоней сжигают заживо, и Диппер покорно горит.
Неожиданно отче отстраняется от него и, спустя несколько секунд промедления, резко входит членом внутрь — без предупреждения, да так, что искры из глаз.
Диппер надрывно скулит на одной ноте, и слезы сами катятся по его щекам, пока Билл шепчет что-то, будто в полубреду, выцеловывая остроту лопаток вместе с четко выраженными шейными позвонками.
Теплая рука святого отца сжимает его руку, прежде чем он выдыхает куда-то в шею душную просьбу о прощении, оставляя невесомый поцелуй на вихрастой макушке.
— Ничего, — едва улыбается Диппер. — Продолжай, — как есть кривит душой, но даже не осекается.
И Билл продолжает — на пробу подается назад, прежде чем глубоко войти одним слитным движением, пальцами сжимая худые мальчишечьи ягодицы. Внутри Пайнс тугой и влажный — идеально сжимается вокруг его члена, прогибаясь в спине и цепляясь пальцами в подлокотник скамьи.
Святой отец меняет угол проникновения — так что теперь каждый его толчок приходится по простате Диппера — и пережимает член мальчишки у основания, прежде чем начать лениво скользить по нему ладонью. Дыхание Пайнса сбивается в ничто, и он забывает вдыхать на особенно ярких моментах, когда пред глазами все вспыхивает от чистейшего удовольствия; когда Билл, не церемонясь, буквально вдалбливается в его податливое тело, оставляя на коже жалящие поцелуи наравне с пылающими укусами.
Иисус на распятии захлебывается кровавыми слезами, и это так неправдоподобно и фальшиво с его стороны.
Фэндом: Гравити Фолз
Основные персонажи: Билл Сайфер (Билл Шифр), Диппер Пайнс
Пэйринг: human!Билл/Диппер
Рейтинг: NC-17
Жанры: PWP, AU, Songfic, Мифические существа
Предупреждения: OOC, Кинк
Размер: Мини, 7 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание:
Отче приподнимает уголки губ и малость подается вперед, отчего Диппер шарахается, больно врезаясь поясницей в подлокотник скамьи. Он в божьей обители и прямо напротив — сам Воланд. church-кинк.
Примечания автора:
Rammstein — Hallelujah.
играю на нестабильности и контрастах; это как плохой коп — хороший коп, потому что выходит весьма паршиво.
читать дальше
Er ist fromm und sehr sensibel
An seiner Wand ein Bild des Herrn
Er wischt die Flecken von der Bibel
Das Abendmahl verteilt er gern
An seiner Wand ein Bild des Herrn
Er wischt die Flecken von der Bibel
Das Abendmahl verteilt er gern
В церкви душно, сумрачно и кадило вовсю дымит ладаном. Лики святых, покрытые позолотой, с глухой надменностью взирают из гниющих киотов, и Диппер невольно кривит губы, ощущая, как к горлу подкатывает комок отвращения. Мать молится на распятие и крестится, прежде чем подойди к отцу Уильяму, сжимая руки в замке на груди, и тихо зашелестеть что-то. Диппер не слушает — рассматривает истекающие воском свечи на паникадиле и думает, что церковная утварь действительно лучше всего смотрится на алтаре революции.
— Идем, — отец Уильям протягивает ему руку ладонью вверх, и тот неловко ведет плечами, но вкладывает свою вспотевшую ладонь в его, глядя прямо глаза в глаза. Взгляд святого отца неприятный, стылый и колючий — терновой лозой по коже, кристаллами льда в самое сердце, вспарывая грудину и обламывая острые выступы ребер.
Они присаживаются за одну из дубовых скамей в первом ряду, и отче говорит почти полушепотом:
— Нечего бояться.
Его глаза светятся ярко-желтой люминесценцией в полумраке церкви, отчего все вокруг начинает терять краски, и мир становится монохромным, сосредотачивая все свое разнообразие цвета в неестественно живом взоре напротив.
Отче приподнимает уголки губ и малость подается вперед, отчего Диппер шарахается, больно врезаясь поясницей в подлокотник скамьи. Он в божьей обители и прямо напротив — сам Воланд.
Отец Уильям заливается смехом, точно собачьим лаем. Иисус на распятии обливается кровавыми слезами, и свечи на паникадиле тухнут — становится совсем уж темно, и свет из-за витражных стекол будто бы не проникает вовсе. Диппер ощущает прилив неконтролируемой паники — как ушатом ледяной воды с ног до головы, — и вместе с этим приходит тошнотворное осознание собственной беспомощности — ему не убежать.
— Можешь звать меня просто — Билл, — говорит отче, сверкая расплавленным золотом радужки, — Диппер Пайнс, — и того пробивает крупной дрожью; нервозность заламывается разом похолодевшими пальцами, когда рука Билла касается его скулы, вычерчивая остроту шершавой подушечкой большого пальца. В церкви все так же душно, но это едва ли сравнимо с духотой взгляда святого отца и янтарной глубиной его потемневших глаз.
— Жду тебя на вечерней репетиции хора завтра, — просто говорит он, поднимаясь.
Er liebt die Knaben aus dem Chor
Sie halten ihre Seelen rein
Doch Sorge macht ihm der Tenor
So muss er ihm am nächsten sein
Sie halten ihre Seelen rein
Doch Sorge macht ihm der Tenor
So muss er ihm am nächsten sein
Вопреки собственному желанию Диппер приходит на следующий день — это похоже на чистой воды помешательство, и желание вовсе не его — отца Уильяма, не иначе.
Пайнс неловко ссутуливается у входа в церковь и сжимает руки в кулаки, нервно дернувшись, когда на плечо, обжигая холодом стылого декабрьского вечера, ложится чья-то ладонь.
— Не думал, что ты придешь, — с натянутой, неестественно показушной удивленностью, начинает Билл, сжимая острое, по-подростковому угловатое плечо, в своих покрасневших от холода пальцах. — Что ж, проходи, не стесняйся, — он улыбается и приглашающе распахивает дверь, подталкивая Диппера со спины. Сладкоголосый церковный хор вовсю тянет высокие нотки «аллилуйя», и отец Уильям смотрит на Пайнса довольным взглядом кота, нализавшегося валерьянового корня. — Присоединяйся.
Диппер открывает было рот, чтобы ответить, что пришел он сюда не за этим, но слова комом застревают в горле, когда Билл холодно смотрит на него пристальный взглядом своих кадмиевой желтизны глаз, кривя тонкие губы. Правда, спустя мгновение, взгляд святого отца смягчается и теплеет, а глаза приобретают тягучий медовый оттенок, вспыхивая чем-то чересчур живым, ярким, почти горячечным.
— Я надеюсь услышать твой тенор, — говорит отец Уильям, касаясь кончиками пальцев можжевелового креста на своей шее. Это выглядит до абсурдного глупо, учитывая, что глаза напротив все так же горят желтой люминесценцией, и Билл человек с вероятностью, примерно, в ноль.
Диппер чертыхается и клянет себя, когда сухая рука святого отца сжимает его руку, однако он сам пришел сюда — прямо в логово зверя, и дело даже не в излишне верующей семье и материнской просьбе.
— Хорошо, — сдается Диппер, отдергивая руку. Взгляд Билла становится совсем уж душным, и от этого Пайнс в очередной раз приходит к осознанию собственной уязвимости.
Диппер отзеркаливает скорбное выражение лица Девы Марии и вдыхает фимиам полными легкими, прежде чем запеть вместе с хором под одобрительный взгляд Билла. Правда, это вовсе не то, в чем он нуждается.
Der junge Mann darf bei ihm bleiben
Die Sünde nistet überm Bein
So hilft er gern sie auszutreiben
Bei Musik und Kerzenschein
Die Sünde nistet überm Bein
So hilft er gern sie auszutreiben
Bei Musik und Kerzenschein
Когда хор расходится, Билл тормозит Диппера у входа, цепко ухватив того за локоть, на что Пайнс вопросительно приподнимает брови, но ответа не следует — отец Уильям просто закрывает дверь за его спиной, глядя лукаво и малость насмешливо.
— Задержись ненадолго, — просит отче, подходя вплотную — так, что Диппер ощущает его горячее дыхание на своем багровеющем от стыда лице, ведь он знает о мальчиках из церковного хора и о любви к ближнему, черт подери. — Библия говорит: «называя себя мудрыми, обезумели. Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга», — а после влажно ведет языком по ушной раковине, касается губами оголенного участка шеи, останавливаясь только тогда, когда Диппер сжимает пальцы на его плечах, с силой отталкивая от себя.
Пайнс смотрит зло и загнано, сжимая руки в кулаки и оставляя на ладонях белесые полумесяцы от впивающихся в кожу ногтей, прежде чем зашелестеть надломленным голосом:
— Ни шага ближе.
Билл щерится полубезумным оскалом, и это выглядит жутко — так, что впору вызывать экзорциста, но это, ох и ах, поможет навряд ли.
— Я так долго ждал тебя, — вдруг говорит он, и слова многократно отскакивают от выбеленных стен и массивных сводов, прежде чем Билл шагает вперед, протягивая подрагивающую руку к чужой руке. — Прими меня, Диппер Пайнс, — шепотом просит он, легко сжимая тонкие запястья мальчишки. Взгляд Билла жаркий и жадный, он стелется поволокой, насквозь пронизывает, въедается в нутро.
Диппер не может сопротивляться, поэтому когда святой отец сжимает его худые плечи в плотном кольце из объятий и ведет кончиком носа ломанную по шее, облизывая яремную вену, он лишь вздрагивает.
От Билла пахнет медом и ладаном, и это приятное сочетание, вкупе с теплом его тела, успокаивает, лишая нервозности и испуга, ничуть не хуже седативных.
Отче слегка отстраняется, заглядывает в глаза напротив в немом вопросе и, не увидев отказа, приникает к губам Диппера, мягко раздвигая их языком. Иисус на распятии натурально кривит губы в отвращении, и Дева Мария в своей нише истекает мазутно-черными слезами, пока Пайнс плавится от откровенных прикосновений святого отца под его свитером, вяло оправдывая свою виктимную податливость и нечестивость.
У Билла сухие руки, и каждое из его касаний пробуждает в Диппере противоречивые чувства — ему тщедушно пусто, но вместе с этим так неправильно хорошо, пока шершавые подушечки пальцев щекотно скользят по выпирающим ребрам и оглаживают бока; пока отче снимает его свитер и пламенно дышит в изгиб плеча, касаясь молочной кожи губами.
Диппер думает, что он, должно быть, прогорк душой и, определенно точно, противен сам себе, но поделать с этим ничего не может, потому как и не хочет на самом деле. Отец Уильям слишком нужен ему сейчас.
Nimmt er den Jungen ins Gebet
(Hallelujah)
Er ist der wahre Christ
(Hallelujah)
Und weiss, was Nächstenliebe ist
(Hallelujah)
(Hallelujah)
Er ist der wahre Christ
(Hallelujah)
Und weiss, was Nächstenliebe ist
(Hallelujah)
Билл расстегивает свою просторную сутану и вытаскивает ремень из брючных шлевков, глядя голодной псиной, истекающей слюной.
— Пожалуйста, — не столько просит, сколько ставит перед фактом, сжимая подбородок Диппера двумя пальцами и грубо вздергивая его голову, прежде чем туго затянуть ремень на чужой шее, обжигая холодом металлической пряжки. Контраст широкой черной полосы ремня на молочной белизне кожи приводит святого отца в восторг ничуть не меньше карих глаз Пайнса, горящих чистейшей квинтэссенцией желания — от этого взгляда ему становится во сто крат жарче, и низ живота сводит сладкой судорогой.
Диппер становится в коленопреклоненную позу, смотрит снизу с духотой во взгляде, затапливающей темно-шоколадную радужку глаз, и приоткрывает рот, когда Билл мягко обводит контур его губ подушечкой большого пальца, легко надавливая на нижнюю. Кончик языка щекотно проходится по пальцу, и губы смыкаются на четко выраженном суставе, посасывая с характерным звуком.
Тонкая ниточка слюны опускается по подбородку Диппера, и Билл наклоняется к его лицу, слизывая ее, прежде чем коснуться губ своими губами, жадно толкаясь в упоительную теплоту рта, скользя-скользя языком по кромке зубов, будто бы это — его спасение, найденное не в религии, а в противоречащих божьему учению плотских страстях и грехопадении.
Отстраняясь, отче легко тянет за ремень, отчего тот врезается в шею Диппера, вынуждая его заскулить, нервно дернувшись.
— Тише, — хриплым голосом говорит Билл. — Помолчи для меня, Диппер Пайнс, — просит он, расстегивая молнию на своих брюках.
Прежде чем толкнуться членом в податливо приоткрытый рот, Билл оставляет на лбу Диппера невесомый поцелуй, приподнимая его челку и касаясь губами звездного родимого пятна. Диппер расслабляет горло и заглатывает сразу до основания, подавляя рвотный рефлекс. Челюсть ноет тупой болью, пока вздутые вены пульсируют под языком и перепачканная смазкой головка упирается в глотку, неприятно проезжаясь по небу.
Билл отстраняется, а после глубоко толкается в рот, устраивая одну из своих рук на макушке Пайнса, и в очередной раз тянет за ремень, плотным кольцом сжимающий чужую шею, да так, что на уголках глаз мальчишки выступает влага, и его ресницы слипаются. Это выглядит так прекрасно и обезоруживающе красиво, что отче по инерции подается вперед еще сильнее, мягко касаясь тыльной стороной руки алеющих скул Диппера и утирая слезы с его глаз.
Внутри Билла точно щелкает что-то, перегорает, замыкает, и за грудиной болезненно сжимается пародия на сердце, когда Пайнс открывает глаза и поднимает свой темный смазанный слезами взгляд — смотрит прямо в его глаза.
— Прости, — выдыхает святой отец и с хлюпающим звуком выходит из чужого рта, падая ниц — коленями об мрамор пола, гулко прикладываясь чашечками.
Диппер кривит губы в неудачной гримасе чего-то чересчур человечного, по-декабрьски холодного, а после сам тянется вперед, прижимаясь вплотную к горячему телу Билла, чтобы прошептать в перекат его плеча едва слышное:
— Прощаю.
Тонкие, не по-мужски изящные пальцы с силой сжимают предплечья отца Уильяма, и сухие губы сами касаются его губ в робком, почти целомудренном поцелуе, прежде чем тугое кольцо пальцев сжимается на алеющей головке члена, размазывая смазку по всему стволу.
Билл удивленно распахивает глаза, но Диппер лишь улыбается ему в ответ — тепло и открыто, сохраняя во взгляде непорочность Богоматери и всех прочих святых вместе взятых. Его взгляд не кажется подернутым ни похотью, ни желанием, и горит лишь одной теплотой, затапливающей пролом грудины святого отца изнутри.
Большим пальцем Диппер плавно обводит вздутые венки и, прежде чем отодвинуть крайнюю плоть, облизывает подушечку, смягчая трение. От этой нехитрой ласки у Билла за опущенными веками вспыхивает все разнообразие цветов витражных стекол, мешаясь калейдоскопом, вращаясь бешеной каруселью и разливаясь по венам чем-то горячечным, почти ощутимо обжигающим.
— Если ты не против, — говорит Пайнс и накрывает пульсирующую головку члена губами, отчего святой отец широко распахивает глаза, удивленный столь неожиданной покорностью и самоотдачей мальчишки. Диппер насаживается не сразу — медлит, выпускает член изо рта, едва ощутимо сжимая у основания, прежде чем провести широкую влажную линию по всему стволу и вернуться к отверстию уретры, лаская самым кончиком языка.
Билл смотрит на него с нескрываемым восторгом во взгляде, и Диппер смотрит в ответ, заглатывая для начала лишь на половину, но давясь воздухом уже от этого. В итоге выходит, конечно, лучше, чем первый опыт, но все же весьма и весьма непривычно, да к тому же туго затянутый ремень дает знать о себе, когда он пытается принять больше, ощущая себя так, будто внутри кто-то будто нажал на спусковой крючок — каждая клетка тела мгновенно напрягается, и ремень туго сдавливает горло — не вдохнуть, не выдохнуть.
Чтобы сделать вдох, Пайнс все же выпускает член изо рта, глядя на искаженное удовольствием лицо Билла — острые скулы того покрываются обильным золотистым румянцем, да к тому же — светящимся. Выходит, святой отец, кем бы он не был, даже багровеет чертовой люминесценцией. Звучит абсурдно, конечно, но выглядит красиво, да так, что у Диппера натурально перехватывает дыхание.
С образа Билла, каким он предстает перед Пайнсом сейчас — хоть иконы пиши. Для сатанинской церкви, конечно, но тем не менее.
— Спасибо, — вдруг говорит отче, улыбаясь, а после подхватывает тело Диппера так, будто он нисколько не весит, устраивая мальчишку на дубовой скамье в коленно-локтевой.
Dreh dich langsam um
Dreh dich um
Dreh dich um
Диппер ощущает себя расхристанным — внутренне и наружно — от нынешнего смущающего положения, но поделать ничего не может, лишь неловко елозит локтями по лакированной поверхности, пытаясь устроить согнутые руки максимально удобно, пока Билл возится с ремнем на его шее, спустя некоторое время все же освобождая ее, чтобы на этот раз затянуть широкую кожаную полосу на тонких запястьях, едва ли фиксируя положение мальчишки.
Диппер прокручивает запястья, насколько это оказывается возможным, учитывая ремень, туго стягивающий их, когда Билл мягко касается его ягодицы, ведя ладонью вверх и легко надавливая на поясницу, тем самым вынуждая сильнее прогнуться в спине. Поза становится по максимуму откровенной и провокационной, и Пайнс вновь заливается багрянцем, закрывая глаза. Слишком горячо и слишком развратно.
Святой отец прижимается к нему сзади, устраивает ладони на подвздошных костях, сжимает его колени своими острыми коленями и касается горячими губами загривка, прежде чем прикусить солоноватую кожу, зализывая. Диппер жалобно всхлипывает, сжимает руки в замок и устраивает лицо в сгибе локтя — пальцы Билла, перемазанные чем-то скользким и ароматным, раздвигают его ягодицы, проходясь по тугому колечку мышц, прежде чем внутрь проникает один — на половину фаланги, не больше, — и церковь перед глазами идет волнами, яркими пятнами света, отпечатанными на сетчатке; и ресницы в очередной раз предательски слепляются, подергивая взор мутной пеленой.
— Перетерпи немного, — просит Билл, касаясь губами влажной лопатки. — «взирая на начальника и совершителя веры Иисуса, Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление, и воссел одесную престола Божия…», — он смешливо цитирует Библию, выцеловывая позвонки мальчишечьего хребта, одновременно с тем, как войти пальцем до третьей фаланги, срывая с чужих губ пронзительный скулеж.
Ощущения выходят не самыми приятными, понимает отче, когда слезы из глаз Диппера капают на лакированную поверхность скамьи.
— Если очень уж больно, — начинает было святой отец, но мальчишка не дает ему закончить — поворачивает голову на бок и смотрит так, что слова застревают поперек глотки.
— Продолжай, пожалуйста, — четко выговаривает Пайнс, несмотря на пунцовые щеки, расчерченные дорожками слез. Билл ощеривается полубезумно и на пробу надавливает пальцем изнутри — прямо в точку, судя по судорожному всхлипу с чужих искусанных губ.
Диппер вновь отворачивается, потому что смотреть на святого отца — невыносимо; выше его сил, в общем.
— Сейчас будет больнее, — предупреждает Билл лишь после того, как проникает внутрь вторым пальцем, и низ живота у Диппера уже скручивает болезненным спазмом чистейшего удовольствия. Он, должно быть, мазохист, потому что резкие движения отца Уильяма, откровенно говоря, вовсе не то, от чего член должен стоять так, как стоит у него, правда, поделать с этим нечего.
Билл почти что лениво разводит пальцы внутри, а после навскидку вытаскивает сразу оба, касаясь растянутого отверстия кончиком языка. Диппер думает, что еще немного, и он, должно быть, приобретет настоящую фобию на церкви, когда язык святого отца влажно проходится по коже на его бедрах, а после проникает внутрь, и Пайнс замирает, готовый быть распятым за все земные грехи сейчас же.
Билл по-собачьи влажно и голодно лижет, кусает его ягодицы, толкается языком внутрь, насколько это оказывается возможным, и до побеления костяшек сжимает подвздошные кости мальчишки, вынуждая того едва ли не скулить от такой несдержанности — Диппер почти рассыпается в древесную пыль; плавится воском алтарных свечей; веет фимиамом.
Прикосновения чужих губ и ладоней сжигают заживо, и Диппер покорно горит.
Неожиданно отче отстраняется от него и, спустя несколько секунд промедления, резко входит членом внутрь — без предупреждения, да так, что искры из глаз.
Диппер надрывно скулит на одной ноте, и слезы сами катятся по его щекам, пока Билл шепчет что-то, будто в полубреду, выцеловывая остроту лопаток вместе с четко выраженными шейными позвонками.
Теплая рука святого отца сжимает его руку, прежде чем он выдыхает куда-то в шею душную просьбу о прощении, оставляя невесомый поцелуй на вихрастой макушке.
— Ничего, — едва улыбается Диппер. — Продолжай, — как есть кривит душой, но даже не осекается.
И Билл продолжает — на пробу подается назад, прежде чем глубоко войти одним слитным движением, пальцами сжимая худые мальчишечьи ягодицы. Внутри Пайнс тугой и влажный — идеально сжимается вокруг его члена, прогибаясь в спине и цепляясь пальцами в подлокотник скамьи.
Святой отец меняет угол проникновения — так что теперь каждый его толчок приходится по простате Диппера — и пережимает член мальчишки у основания, прежде чем начать лениво скользить по нему ладонью. Дыхание Пайнса сбивается в ничто, и он забывает вдыхать на особенно ярких моментах, когда пред глазами все вспыхивает от чистейшего удовольствия; когда Билл, не церемонясь, буквально вдалбливается в его податливое тело, оставляя на коже жалящие поцелуи наравне с пылающими укусами.
Иисус на распятии захлебывается кровавыми слезами, и это так неправдоподобно и фальшиво с его стороны.