Оригинал: ficbook.net/readfic/7243902
ВНИМАНИЕ! Работа написана мной и все права на ее публикацию также принадлежат мне. Соблюдайте авторское право. Если желаете поделиться с кем-то работой - сообщите об этом. Думаю, с этим никаких проблем не должно возникнуть.
Фэндом: Hetalia: Axis Powers, Исторические события (кроссовер)
Пейринг: Пруссия/Германия
Рейтинг: R
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, AU, Исторические эпохи, Первый раз
Предупреждения: OOC, Инцест, Кинк, UST
Размер: Мини, 13 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание:
В конце концов, он сам желал единения, и это было лишь ещё одним шагом на пути к золотой мечте. // Обрывочная зарисовка о жизни братьев-немцев, начиная с поражения во Второй Мировой и заканчивая падением Стены.
Примечания автора:
В пер. «Моя проигранная битва».
БОЛЬШОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: автор — не историк и не имеет притязаний на полную достоверность в историческом плане, поэтому, историки, сообщите в ПБ или ЛС, если вы ВДРУГ обнаружите здесь неточности.
Кинк на секс в общественном месте.
читать дальшеМай, 1945.
Пруссия бросил рассеянный взгляд на догорающий внизу Берлин, разрушенный и брошенный к ногам победителей.
— Всё кончено, — слабо улыбнулся он, поворачиваясь в сторону младшего брата. Людвиг устало кивнул. В последние дни он не ел и мало спал, под глазами залегли тёмные тени, волосы находились в полном беспорядке: свалявшиеся и пыльные, почти серые. Пруссия не удержался и прислонился ко лбу брата своим лбом, укладывая руки на его крепкие плечи. Обескровленные губы Германии слабо дрогнули, тут же подхваченные губами Гилберта в смазанном порыве. — Не важно, чем закончилась эта попытка. Главное, ты показал всему миру, что такое Германия, и это останется в веках. Навсегда.
Рука Пруссии крепко сжала руку младшего брата, и их пальцы плотно переплелись между собой.
— Мы показали миру. Это были мы.
Март, 1947.
— Прусское государство, являющееся с давних времён носителем милитаризма и реакции в Германии, фактически прекращает своё существование, — с расстановкой объявил официальный представитель Контрольного совета оккупационных войск. — Государство Пруссия, его правительство и подчинённые ему органы расформированы. Отныне оно перестаёт существовать де-юре и окончательно стёрто с политической карты Европы.
Шорох бумаги, хлопок увесистой папки, скрежет отодвигаемых стульев — Германия не мог расслышать ничего, кроме последних слов, касающихся судьбы Гилберта. Точно в замедленной съёмке, он поднялся со скамьи и, не произнеся ни слова, вышел прочь из зала заседаний.
Ноги не желали слушаться, и лишь свершив над собой громадное усилие, Людвиг через силу добрёл до лестницы, приваливаясь корпусом к железным прутьям перил. Он устало прикрыл предательски покрасневшие глаза, надеясь сдержать подступившие слёзы, и попытался сглотнуть першащий в горле комок, но всё было тщетно — непрошеная влага проступила на трепещущих ресницах, стекая вниз по его горячему лицу.
Казалось, что время застыло, навсегда исчерпав свой лимит, и Германия будто разом оказался по другую сторону, невидяще глядя перед собой сквозь плотную пелену отчаянных слёз, полных бессильной злости на самого себя.
— Людвиг! — послышался знакомый хриплый голос с другого конца коридора. Германия с трудом смог расслышать его, точно из-под толщи воды. Топот сапог, срывающийся на бег, тёплые объятия, руки в грубо выделанных чёрных перчатках, устроенные на его животе — всё это резко выдернуло его, вернуло в реальность, и он обернулся, пересекаясь своим влажным взглядом с алыми глазами Гилберта.
— Тебя не было на слушание. Сегодняшний закон, я думал—
— Знаю, Брагинский рассказал мне об этом вчера, просил не вмешиваться, — Пруссия подхватил лицо младшего брата руками, потянул его на себя и влажно мазнул губами по солёным от слёз щекам. Людвиг вцепился пальцами в лацканы чужого тёмно-синего кителя, будто Гилберт перед ним был готов разбиться на молекулы и атомы в любую секунду, и с оттяжкой поцеловал его, отчаянно сминая губы напротив.
— Что с тобой будет? — спросил Германия, поглаживая чужие жёсткие волосы под фуражкой.
— Если честно, я не знаю, — признался Пруссия, невесело улыбаясь. — Государства не вечны, возможно... — он резко замолчал и коротко поджал нижнюю губу, прежде чем продолжить на грани слышимости, — возможно, я действительно исчезну.
— Ты всё ещё воплощение прусских земель, — отрезал Людвиг.
— Может быть.
Гилберт отстранился, поднялся на ноги и снял свою фуражку, надевая её на голову младшего брата.
— Мне пора идти, — сказал он, крепко сжимая плечо Германии в своих пальцах. Их напряжённые взгляды пересеклись, и Пруссия попытался выдавить из себя подобие улыбки, вышедшее откровенно паршивым. — Ещё увидимся, я надеюсь.
Май, 1949.
Утро двадцать третьего мая началось для Германии с похмелья и пронзительной головной боли. Складывалось стойкое ощущение, будто в голову с поражающей интенсивностью вбивали железные штифты.
Спустя час после пробуждения в дом бестактно ворвался Америка, излучающий тошнотворное количество энергии и смутного внутреннего подъёма.
— Германия, — он демонстративно широко оскалился, делая попытку в счастливую улыбку жизнерадостного ублюдка, и выдернул из рук Людвига увесистый сборник Гейне, небрежно бросая его в диванные подушки. — Почему ты всё ещё здесь? Неужели забыл, какой сегодня ответственный день? Разве Артур не отправлял тебе телеграмму?
— Возможно, — флегматично отозвался Германия, смерив Джонса не самым довольным взглядом, — во всяком случае, я не получал никаких извещений.
Энтузиазма во взгляде Америки значительно поубавилось, и уголки его напряжённо подрагивающих губ комично медленно опустились вниз.
— Вместо того, чтобы тратить наше время, лучше бы ты собирался, — резковато заключил Джонс, небрежно поправляя очки на переносице.
На заседание они прибыли ко второй половине дня. Америка первым вышел из машины и, не дожидаясь Германии, направился ко входным дверям.
— Людвиг, mon cher, — стоило лишь войти в здание, как к нему тут же подлетел Франция со своим извечно масляным взглядом, — Артюр писал тебе?
— Второй раз за сегодня слышу о телеграмме, которой не получал. Что случилось, раз моё присутствие потребовалось здесь? — Германия непонимающе нахмурился. Вот уже четыре года он разрывался между зонами оккупации, лишённый едва ли не всего, но продолжающий именоваться Германией — весьма условно и с огромным натягом, учитывая, что в любой момент мог бы быть разобранным на сувениры, по кирпичикам.
— О, так ты ещё не в курсе, — загадочно улыбнулся Франциск и взял его под локоть, потянув в сторону одного из залов. В ответ на чужое — чуждое — прикосновение, губы Людвига неприязненно сжались в тугую линию — неожиданный тактильный контакт с Францией не вызвал в нём ничего, кроме отвращения и глухой неприязни. Не важно, что он был и продолжал быть другом Пруссии, главным было то, что они по-прежнему оставались по разные стороны баррикад, и Франциск, несомненно, преследовал свои интересы на немецких землях. — Мы давно работали над этим вопросом, и сегодня всё наконец-то станет на свои места. Bundesrepublik Deutschland, — звучит?
Октябрь, 1949.
Седьмого октября, следуя полученному от СССР письму, Германия прибыл в Восточный Берлин, встретивший его осенней прохладой и моросью, пробирающимися под ворот пальто.
Брагинский ждал Людвига в заранее назначенном месте, улыбаясь его стремительно приближающейся фигуре своей приветливой, по-детски мягкой улыбкой. Он был одет во всё тоже бежевое пальто, что и всегда, со светло-розовым шарфом поверх лацканов.
— Зачем я понадобился тебе? — сходу спросил Германия, отбрасывая условности в сторону. Губы Союза расцвели лукавой улыбкой.
— Держишь хватку, — похвально, — Брагинский обошёл Людвига кругом, остановившись за его спиной. — Я хочу познакомить тебя кое с кем, идём.
Это был обветшавший каменный дом на окраине, затерявшийся среди буйно разросшегося сада, некогда безукоризненно ухоженного, но прозябающего теперь, в связи с послевоенными временами, бок о бок идущими с разрухой, нищетой и всеобщим запустением.
— Я буду ждать снаружи, — сказал Брагинский и, не дожидаясь сдержанного согласия Германии, направился в сторону потемневшей от времени деревянной беседки под кроной корявой яблони, обильно поросшей серым лишайником. Людвиг потянул на себя дверную ручку, заходя внутрь дома и делая шаг навстречу темноте прихожей.
— Людвиг? — этот хриплый голос невозможно было спутать ни с каким другим, и Германия с замиранием сердца обернулся вправо, проталкивая шумный выдох из своего приоткрытого в изумлении рта. Стараниями СССР, — в этом доме его ждал Пруссия. Пруссия, которого он похоронил два года назад и считал мёртвым всё это время.
— Гилберт, — беззвучно прошептал Людвиг спустя некоторое время пронзительно звонкой тишины меж ними, тщетно пытаясь вновь собрать себя по кускам. Он неуверенно приблизился к фигуре старшего брата, глядя на Пруссию откровенно потерянным взглядом. — Я думал, что ты мёртв! От тебя не было ни единой строчки! Два года прошло!
— Я честно хотел написать тебе. Хотел, но не мог, — Брагинский просил подождать.
— Подождать чего?
— Провозглашения ФРГ. Понимаешь... — он закусил нижнюю губу, отводя взгляд в сторону, и глубоко вдохнул, прежде чем продолжить, — всё это всего лишь игра с чередующимися ходами Штатов и Союза, где все, в том числе и мы с тобой, — разменная монета.
— Я— не совсем понимаю, к чему ты клонишь, — нахмурился Германия, и меж его бровей пролегла тонкая морщинка. Пруссия хотел было разгладить её, но вовремя одернул себя. В конце концов, Людвиг мог не оценить этого несдержанного порыва.
— В противовес ФРГ и, в первую очередь, Америке, провозглашается Deutsche Demokratische Republik, — объявил Гилберт, а после добавил, покусав губы, — я остался жив лишь благодаря Брагинскому и его оккупационной территории, получив к ней привязку. Не пойми меня неправильно.
Их разделяло немногим больше метра, ощущающиеся бесконечно чёрной пропастью, и Пруссия не знал, как подступиться к младшему брату теперь. Германия ощущался иначе, чем раньше, когда они жили вместе, под одной крышей, и делили одни на двоих чувства, мысли, стремления. Теперь они будто разом стали чужими друг другу. От этих мыслей во рту стало горько, и Гилберт поспешил сглотнуть, неприязненно морщась.
— Чтобы быть счастливым теперь, мне хватит и одной мысли о том, что ты жив, — ответил Людвиг спустя некоторое время, и на его тонких губах расцвела кроткая улыбка. Он сделал несколько шагов навстречу старшему брату, обнимая его. Пруссия устроил лицо в перекате чужого плеча, вдыхая запах родного тела. — Я скучал по тебе.
— Я тоже скучал по тебе, — признался Гилберт, поднимая голову, прежде чем напористо поцеловать Людвига, вторгаясь в его тёплый рот своим языком. Германия податливо расслабился, отвечая на поцелуй, и с жадностью принялся шарить руками по чужой спине, словно ему не хватало объятий и сухих горячих губ для подтверждения того, что всё это — не его воображение, и старший брат действительно здесь, с ним.
— Что нас ждёт? — прошептал Людвиг, стоило лишь им отстраниться друг от друга, выравнивая сбитое дыхание.
— Не знаю, но— Брагинский, кажется, не против Единой Германии. Должно быть, он уже плывёт по этому течению некоторое время. В любом случае, нам не стоит расслабляться и торопиться с выводами—
— Разве ты не хочешь снова быть вместе со мной?
— Не в этом дело, — недовольно отмахнулся Пруссия, смерив брата укоризненным взглядом. — Я люблю тебя — иначе и быть не может, — но меня всё же волнуют передел мира и противостояние интересов Штатов и Союза. Они перекроили нас — твои территории, — и продолжают грызться между собой. Это Холодная война, и мы оказались втянутыми в глупую гонку вооружений, находясь по разные стороны баррикад. Я по-прежнему боюсь лишь одного — потерять тебя. Тогда вся моя жизнь станет напрасной.
Германия тепло улыбнулся ему и заключил Пруссию в крепкие объятия, пытаясь передать ему всю полноту чувств, захлёстывающих его изнутри.
— Исчезнуть сейчас было бы слишком просто, — сказал он, прежде чем вновь поцеловать старшего брата, пробираясь пальцами под подол его рубашки и невесомо поглаживая горячую кожу поясницы самыми подушечками.
У них было ещё немного времени.
Март, 1952.
Последним в зал переговоров вошёл ФРГ, заняв единственное свободное место между Францией и Англией.
— «Нота Сталина» — угроза свободе Германии, — с апломбом заявил Америка, бросая в сторону Людвига короткий нечитаемый взгляд. — Брагинский хочет втянуть его в советскую орбиту.
— Что он предлагает? — спросил Германия, обратив взгляд к Франциску.
— Строгий нейтралитет, создание национальных вооруженных сил и военной промышленности, свободные выборы, деятельность демократических партий, доступ к мировым рынкам.
— При условии признания границы по Одеру—Нейсе, — добавил Артур.
— Он планирует помешать процессу западноевропейской интеграции Людвига, — Джонс неприязненно скривился. — Ноту можно принять лишь в случае предоставления Германии права на вступление в военные блоки. Нейтралитет недопустим.
— Разве это не главное условие?
— Верно, однако мы не можем согласиться с ним.
Людвиг опустил взгляд на свои сцепленные в замок руки и бесшумно выдохнул. Слова Гилберта вновь всплыли в сумбуре его мыслей. Союзникам, за исключением Брагинского, преследующего свою коммунистическую мечту, Единая Германия была не нужна, и мнение Людвига здесь не требовалось, ведь Америка, в любом случае, уже всё и за всех решил.
Итак, цепочка безрадостных мыслей вновь заканчивалась на старшем брате. Германия не видел его с провозглашения ГДР, и единственным, чего он желал теперь, была новая встреча — сладостный миг, когда он вновь сможет ощутить тепло родного тела, прикосновений и губ; краткосрочное единение. В последний раз это едва не вылилось в нечто большее, и Людвиг сразу почувствовал, как что-то новое зародилось в нём тогда, в том домике на окраине, пока они целовались и касались друг друга стылым пальцами, обмениваясь ощущениями, точно сообщающиеся сосуды. Никогда прежде он не чувствовал Гилберта так. Пожалуй, в тот момент они были действительно довольно близки к тому, чтобы стать единым целым.
1957.
Германия с замиранием сердца перешагнул порог того старого дома, в котором он встречался с Гилбертом восемь лет назад. За всё это время они не виделись ни единого раза, и каждый день Людвиг возвращался мыслями к этому самому месту, в кольцо согревающих братских объятий. Это было единственной его отдушиной, учитывая политику нынешнего правительства и беспрерывный контроль со стороны Америки. К тому же, свежи были воспоминания о столкновении интересов с Францией в Саарах.
— Я рад видеть тебя, брат, — сказал Пруссия, стоило Германии пройти вперёд по коридору, останавливаясь в дверном проёме гостиной. Он сидел на ковре рядом с разожжённым камином, вытянув руки к жарко разгорающемуся огню. Людвиг невольно залюбовался видом Гилберта и тем, как отблески пламени играли на его лице, подсвечивая алые глаза и путаясь в светлых волосах.
— Прости меня, пожалуйста, — тихо попросил Германия, подходя к брату и усаживаясь подле него. — Я виноват перед тобой, виноват перед нами обоими, — он взял руки Пруссии в свои, поднося их к губам и мягко целуя. — Я ненавижу это. Мне хочется кричать, но кляп во рту не позволяет сделать этого. Если бы мои руки не были связаны, я бы вытащил его и закричал на весь мир. Мне одиноко без тебя.
Рука Гилберта нежно погладила его скулу, прежде чем он подался вперёд и опрокинул брата на спину, устраивая голову на его широкой груди.
— Я так хочу тебя, — прошептал Пруссия, притираясь пахом к паху Людвига. Щёки Германии вспыхнули ярким румянцем, и он порывисто выдохнул через рот, устраивая свои руки на чужой талии, — ты представить не можешь.
Гилберт поднял своё лицо с груди младшего брата и коснулся кончиками пальцев контура его губ, мягко очерчивая их.
— Прости, — прошептал он в приоткрытые губы Людвига, проталкивая язык в его тёплый рот. От того, как жадно и глубоко Пруссия целовался в этот раз, вся внутренняя установка Германии задрожала в сущем трепете, готовая рухнуть в любое мгновение. Это не было братским поцелуем — сейчас между ними рождалось что-то новое, пока едва ощутимое и эфемерное, но уже определенно существующее.
Отойдя от первичной растерянности, Людвиг начал несмело отвечать, поглаживая язык брата своим. Их дыхание заметно участилось, став быстрее и громче, потому совсем скоро Гилберт отстранился, опуская свою голову на плечо Германии.
— Я— не должен был, — сказал он совсем тихо и шумно выдохнул в шею младшего брата, опаляя его пульсирующую венку жаром. — Мы не виделись слишком долго.
— Не говори так, — попросил Людвиг, поглаживая Пруссию по его жёстким волосам. — Думаю— это происходило с нами какое-то время, потому я... — он резко замолчал и залился яркой краской, прежде чем выдохнуть едва слышно, — не против того, чтобы ты трогал меня, если тебе действительно хочется этого.
Гилберт медленно поднял свою голову, посмотрев на смущённое лицо младшего брата.
— Запад—
Он жадно приник к губам напротив, чуть ли не вылизывая рот Германии, и тот едва успевал сглатывать их мешанную слюну, отвечая. Людвиг чувствовал, как нарастало его и брата возбуждение, пока они притирались пахом друг к другу и продолжали целоваться, размазывая влагу по губам.
— Не могу больше, — хрипло прошептал Пруссия и, раздвинув ноги Германии, упёрся пахом в его промежность, создавая иллюзию соития. Он был взвинчен почти до предела, потому подавался вперёд грубо и нетерпеливо, крепко стискивая ягодицы брата через скользкую брючную ткань. Людвигу оставалось лишь давиться собственными сдавленными стонами и краснеть от такой откровенности, несмело двигаясь навстречу.
В какой-то момент Гилберт особенно сильно толкнулся в его промежность и тут же обессиленно рухнул на тяжело вздымающуюся под сбитым дыханием грудь Германии, крупно подрагивая всем телом.
Людвиг понял, что он кончил, и обнял брата поперёк талии, поглаживая его спину. Они могли полежать так ещё немного, глядя на всё ярче разгорающееся пламя камина.
Германии требовалось некоторое время, чтобы осмыслить произошедшее.
— Брагинский предлагает конфедерацию ФРГ и ГДР с Государственным Советом в качестве координационного органа, — заявил Гилберт. Он выглядел сонным и растрёпанным после пережитого оргазма, и от этого трогательного вида сердце Людвига защемило нежностью. Правда, стоило ему осознать слова старшего брата, как он тут же помрачнел.
— Не думаю, что моё правительство будет в восторге от этой идеи, — честно признался Людвиг, кусая губы. — Сам знаешь — Единая Германия сейчас не нужна на мировой арене. Так легче.
Недовольно насупившись, Пруссия выбрался из тёплых объятий брата, грубовато отталкивая его было протянутые вперёд руки.
— Знаю, — согласился он, — как и то, что ты совсем размяк, Запад.
Гилберт во второй раз за вечер называл его так — должно быть, это что-то значило для него, — но гораздо важнее было, что сейчас он был откровенно недоволен.
— Аденауэр смотрит в рот Америке и стоит на четвереньках перед его правительством, чтобы получить как можно больше зелёных фантиков. Ты говоришь, что так легче? — вспыхнул Пруссия, и его глаза опасно блеснули разгорающейся злостью. — Я слышал о доктрине Хальштейна. Не сегодня завтра, но стараниями твоей верхушки она вступит в силу. Что тогда? Будет по-прежнему легче?
— Я должен молчать; давиться своим мнением, но молчать.
— Молчать! — сплюнул Гилберт, скривившись. — Я разочарован в тебе, брат.
Он прошёл вперёд по комнате, прежде чем упасть в кресло, устало откидывая голову на спинку, покрытую колющимся шерстяным одеялом. В конце концов, очередное предложение объединения не привело ни к чему, и Пруссии по-прежнему было не достучаться до Германии.
Август, 1961.
— Отлично! Мы здесь втроём: ты, я и эта кирпичная Стена, которую ты соорудил между нами, — прокричал Германия, встряхивая старшего брата. Губы Гилберта, сжатые в тугую линию, искривились неприятной усмешкой.
— Ты виноват в этом, — просто сказал он, отряхивая свой пиджак, точно прикосновения Людвига могли испачкать его.
Брови Германии тут же нахмурились — было видно, что он, если и не задет, то, по крайней мере, раздосадован этими словами, а значит, Пруссия попал ими точно в цель. Людвиг зло прикусил уголок нижней губы и внимательно заглянул в глаза брата.
— Они стали темнее, — сказал он. — Я перестаю узнавать тебя.
— Я и сам не узнаю тебя больше, — ответил Гилберт, и его голос опасно дрогнул. Повисла тугая, почти физически ощутимая тишина, пока они продолжали сохранять зрительный контакт; тёмно-алые и голубые, готовые поглотить друг друга в любое упущенное по неосторожности мгновение.
— Этот грубый шрам, он ведь появился и на твоей груди, не так ли? — спросил Германия, прикладывая руку к чужому солнечному сплетению. Предсказуемо, но сердце Пруссии всё же забилось быстрее под его ладонью. Это вызвало у Людвига лёгкую улыбку — приятно было осознавать, что если не брат, то хотя бы его тело реагировало на их короткий контакт подобным образом. — Шрам разделённого Берлина, — прошептал он, приближаясь к лицу Гилберта.
Глаза Пруссии расширились в удивлении, и он нервно сглотнул, отворачиваясь в сторону. Теплое дыхание Германии ощущалось жаром на щеках, но Гилберт отчего-то был не в силах отстраниться от него. Должно быть, всё дело было в руке Людвига, лежащей на груди. По крайней мере, в тот момент ему хотелось верить именно в это.
— Скажи мне, — продолжал Германия, медленно надвигаясь, тем самым вынуждая Пруссию отступать назад, к Стене. — Скажи мне!
— Да, чёрт возьми! — закричал он в лицо Людвига. — Да! — и его губы тут же оказались подхваченными губами младшего брата, одновременно с тем, как спина упёрлась в холодный бетон.
— Мы сейчас в Западном Берлине, а значит, вне политики и времени, — прошептал Германия на ухо Пруссии, касаясь его ушной раковины самым кончиком языка. Гилберт крупно вздрогнул от неожиданности, ухватившись за рукав чужого пиджака, и потянул Людвига вниз, вынуждая отстраниться.
— Хватит, — резко сказал он, отходя от брата. — Мне совсем не нравятся твои игры.
Пруссия круто обернулся, зашагав прочь, и всё, что оставалось Германии — смотреть ему вслед, пока непрошенные слёзы расчерчивали лицо влажными дорожками. Хотелось кричать; кричать до хрипоты и пронзительной головной боли; кричать, пока весь мир не услышит его.
И Людвиг закричал. Впервые за всё время, отчаянно, как никогда.
Но никто не слышал его.
Декабрь, 1972.
Они сидели здесь вот уже несколько часов, друг напротив друга, но Германия ни разу не поднял голову вверх, опасаясь посмотреть на Пруссию. Они не общались с начала строительства Стены, но теперь были вынуждены заключить Основополагающий договор, потому что вся эта искусственно взрощенная изоляция зашла слишком далеко.
— Пожалуйста, ещё раз внимательно перечитайте все десять пунктов.
Людвиг подвинул к себе бумаги и, поправив очки на переносице, принялся вчитываться в печатный текст договора, мельком глянув в сторону Гилберта.
Оставив подписи на бумагах, они передали экземпляры своим представителям. Всё по-прежнему проходило в тишине, и Германии было невыносимо горько — Пруссия сидел с ним за одним столом, но ощущался совсем далёким, словно между ними и впрямь пролёг весь мир.
Скрежет одного из стульев заставил Людвига оторваться от безрадостных мыслей и поднять голову вверх. Вполне ожидаемо, он тут же пересёкся своим взглядом со взглядом старшего брата. Удивительно, но глаза Гилберта стали совсем тёмными, почти фиолетовыми.
— Я ухожу, — просто сказал он, прежде чем забрать своё пальто с вешалки и выйти из зала, хлопая дверью.
После Пруссии зал покинул и Германия — как раз вовремя, чтобы перехватить брата на выходе из здания, цепко хватаясь за рукав его пальто.
— Запад? Ты что творишь? — возмутился было Гилберт, но тут же оказался утянутым в охапку чужих сильных рук, крепко сжимающих его плечи. — Йо, давай полегче. Ты уже почти отправил меня на тот свет, — он хрипло засмеялся, тут же срываясь и заходясь в коротком приступе кашля.
— Гилберт, — Людвиг нехотя отстранился от тёплого тела Пруссии, внимательно заглядывая ему в глаза. — Они и впрямь стали фиолетовыми, — удивлённо выдохнул он.
— Что, готов отказаться от меня из-за такой мелочи? — с желчью отозвался Гилберт, глядя на младшего брата нечитаемым взглядом.
— Нет! Я не это имел в виду! — Германия устало потёр переносицу. — Ты заболел?
— Ничего такого, обычная простуда.
Разговор в очередной раз не вязался, но это не вызывало неловкости или напряжённости между ними, скорее, наоборот. Они стояли друг напротив друга, и это было красноречивее всяких слов.
— Я скучаю по тебе, — признался Людвиг, подхватывая руки брата и мягко поглаживая их своими. — Сегодняшний договор — первый шаг на пути к единению. Я очень жду этого.
— Да, — согласился Пруссия, коротко улыбаясь. — Только жаль, что раньше это не было важным для тебя.
— Но это не так! — воскликнул Германия. — Я всегда думал об объединении!
Гилберт как-то снисходительно улыбнулся ему, похлопывая по плечу, прежде чем развернуться в сторону, глядя на красный солнечный шар, медленно закатывающийся за пепельно-серую кромку горизонта.
— Что, если мы больше никогда не сможем стать единым целым? — спросил он, бросая короткий скользящий взгляд в сторону Людвига. Вопрос не требовал ответа, ведь тот был и без того очевиден. Закатное солнце — есть солнце рассвета; они оба отлично сознавали это.
Сентябрь, 1973.
Стена, стена, ряд окон от пола до потолка, снова стена, и всё серое, пресное до тошноты, даже лица кругом — и те серые: безжизненные, уставшие, откровенно скучающие выражения, напрочь въевшиеся в чужие физиономии. Всё потому, что двадцатый век — эпоха экзистенциального кризиса; течение времени вне времени.
Две Германии, тесно притеревшись боками друг к другу, сидели на двухместном диванчике в самом конце конференц-зала, дожидаясь, пока внимание ООН будет вновь возвращено к их вопросу.
— Всё это бесполезно, — прошептал Пруссия на ухо младшего брата, вынуждая Людвига вспыхнуть лёгким румянцем от столь волнующей близости. — Уверен, если бы мы потрахались прямо на том столе, — он лениво указал вперёд, — никто и не заметил бы.
— Брат! — возмутился было Германия, но рука Гилберта, опущенная на его колено, заставила внимание Людвига резко переключиться. — Что ты—
— Тише, красавец, — елейно пропел он, касаясь чужой мочки уха своими губами, прежде чем вобрать её в рот, одновременно скользя рукой вверх, к паху младшего брата. — Мы в любой момент можем уйти, если тебе захочется этого.
Людвиг порывисто выдохнул через рот, как только язык Пруссии скользнул в его ушную раковину, облизывая хрящики. Пальцы Гилберта, медленно ощупывающие пах, наконец нашли ширинку, бесшумно расстёгивая её и пробираясь внутрь, чтобы коснуться заметно напрягшегося члена Германии через ткань боксеров, заставляя лицо Людвига полыхать всё ярче.
— Если кто-нибудь увидит это, — задушено прошептал он, поворачивая голову в сторону брата, — у нас будут большие неприятности.
Губы Гилберта растянулись в довольной усмешке, и он крепко сжал дёрнувшийся было член Германии, лукаво протянув:
— И когда ты успел стать таким развратным?
— Не говори так! — вспыхнул Людвиг, недовольно сведя брови у переносицы. — Ведь это не правда, — добавил он уже тише, но по-прежнему глядя на Пруссию сердитым взглядом.
— Тогда почему твой член такой влажный? — усмехнулся Гилберт, продолжая ласкать его и мягко сжимать. Германия не нашёлся с ответом, лишь раскраснелся ещё сильнее, прикладывая к губам тыльную сторону ладони, чтобы не застонать в голос — самоуверенность Пруссии распаляла его до предела.
На фоне Америка орал что-то о невозможности компромисса, и Советский Союз хладнокровно спорил с ним, пока Людвиг чувствовал, как часто вздымается низ его живота под деликатными прикосновениями брата, ощущая свою явную готовность кончить в любое мгновение.
— Признайся, ты же трогал себя, пока меня не было, — с придыханием произнёс Гилберт, особенно крепко сжимая член Германии так, что он наконец кончил, выдыхая через рот. — Я хочу выебать тебя. Очень хочу—
— Гилберт!
В ответ на губах Пруссии расцвела плутовская улыбка. Он застегнул брюки младшего брата и накинул на себя скучающий вид, с каким входил в здание ООН.
За столом, где заседали страны, стало не на шутку оживлённо. Кажется, Америка и СССР готовы были начать кулачный бой с минуты на минуту, потому как Гилберт отчётливо слышал, что Восточная Европа уже начала делать ставки. Это выяснение отношений грозило затянуться надолго, поэтому Пруссия вновь переключил свое внимание на Людвига. Лицо младшего брата было по-прежнему красным, и сам он был буквально в ничто.
— Я ненавижу тебя, — с расстановкой проговорил Германия, как только старший брат перехватил его взгляд.
Пусть так. В конце концов, он сам желал единения, и это было лишь ещё одним шагом на пути к золотой мечте.
Ноябрь, 1989.
В середине дня девятого ноября Германия сорвался с разгара совещания и завёл свою машину, покидая столицу ФРГ. От Бонна до Берлина было по-прежнему немногим больше шести часов езды, и он хотел быть там, когда треклятая Берлинская Стена падёт. В багажнике у Людвига был припасён ящик лучшего немецкого пива и прусский флаг. Гилберту должно было понравиться, потому Германия выжимал педаль газа в пол, пытаясь обогнать солнце. Он не должен был опоздать и пропустить это. Ради брата.
Людвиг сновал в толпе, продвигаясь к Стене — туда, где виднелась белая макушка Гилберта, беспокойно вертящаяся из стороны в сторону.
— Запад! — гаркнул Пруссия, заприметив брата, и тут же направился к нему стремительным шагом. Его малость шатало, и Германия сразу догадался — брат уже успел «принять на душу», пока дожидался его. Возможно, кто-то из толпы угостил его, ведь пиво здесь сейчас разливалось рекой. — Ты только посмотри на это! — присвистнул Гилберт и перекинул руку через плечи младшего брата, придвигая его к себе и соприкасаясь висками. — Столько народа!
От Пруссии легко тянуло пивом, и когда Германия повернул голову, чтобы заглянуть в его глаза, то оказался втянутым в жаркий поцелуй. Гилберт поглаживал и засасывал его язык, крепко сжимая плечи Людвига в своих пальцах.
— Твои глаза выцвели, — прошептал Германия, как только брат отстранился от него, выравнивая дыхание. — Такие светлые...
— Снова ты за своё, — лениво отмахнулся Пруссия, круто развернувшись. — Хочу забраться на Стену, что думаешь?
В общем-то, Людвиг не был против. Потому он шагнул вперёд, к старшему брату, и взял его руку в свою, тесно переплетая их пальцы.
Падение Берлинской Стены было началом новой страницы в их общей истории. Германия уже знал, отчётливо сознавал, что совсем скоро они с Пруссией вновь станут едины.
Они оба проделали долгий путь, и это не было напрасным. Никогда не станет, пока улыбка Гилберта будет оставаться столь же заразительной, что и всегда.
Людвигу хотелось верить—
Примечания:
май 1945 — взятие Берлина советскими войсками; безоговорочная капитуляция Германии; раздел и оккупация территорий союзниками: Запад — Америка, Англия, Франция; Восток — Советский союз; также раздел Берлина на четыре оккупационные зоны (самая большая, восточная зона, почти в половину территории города, доставалась СССР, чьи войска заняли Берлин).
март 1947 — ликвидация Пруссии как государственного образования законом Контрольного совета оккупационных войск.
23 мая 1949 — провозглашение Федеративной Республики Германии (ФРГ) на территориях американской, британской и французской оккупационных зон.
7 октября 1949 — провозглашение Германской Демократической Республики (ГДР) на оккупационной территории Советского Союза в качестве ответной меры после создания ФРГ.
10 марта 1952 — «Нота Сталина», также «мирная нота» или «мартовская нота». По сути — первое предложение Единой Германии, исходящее от СССР. Подробнее: nodeurope.blogspot.com/p/blog-page_23.html.
1957 — попытка создания конфедерации ГДР и ФРГ, поддержанная правительством ГДР и СДПГ в ФРГ, но отклоненная правящим на тот момент ХДС. В этом же году в силу вступает доктрина Хальштейна, согласно которой ФРГ разрывает дипломатические отношения с любым государством, признавшим ГДР (за исключением СССР, конечно).
13 августа 1961 — начало строительства Берлинской Стены. Подробнее: ria.ru/spravka/20110813/415760464.html.
декабрь 1972 — заключение Основополагающего договора между ФРГ и ГДР (подробнее на Википедии), а также признание друг друга.
18 сентябрь 1973 — ФРГ и ГДР приняты в ООН за номерами 133 и 134.
9 ноября 1989 — падение Берлинской Стены.
ВНИМАНИЕ! Работа написана мной и все права на ее публикацию также принадлежат мне. Соблюдайте авторское право. Если желаете поделиться с кем-то работой - сообщите об этом. Думаю, с этим никаких проблем не должно возникнуть.
Фэндом: Hetalia: Axis Powers, Исторические события (кроссовер)
Пейринг: Пруссия/Германия
Рейтинг: R
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, AU, Исторические эпохи, Первый раз
Предупреждения: OOC, Инцест, Кинк, UST
Размер: Мини, 13 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание:
В конце концов, он сам желал единения, и это было лишь ещё одним шагом на пути к золотой мечте. // Обрывочная зарисовка о жизни братьев-немцев, начиная с поражения во Второй Мировой и заканчивая падением Стены.
Примечания автора:
В пер. «Моя проигранная битва».
БОЛЬШОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: автор — не историк и не имеет притязаний на полную достоверность в историческом плане, поэтому, историки, сообщите в ПБ или ЛС, если вы ВДРУГ обнаружите здесь неточности.
Кинк на секс в общественном месте.
читать дальшеМай, 1945.
Пруссия бросил рассеянный взгляд на догорающий внизу Берлин, разрушенный и брошенный к ногам победителей.
— Всё кончено, — слабо улыбнулся он, поворачиваясь в сторону младшего брата. Людвиг устало кивнул. В последние дни он не ел и мало спал, под глазами залегли тёмные тени, волосы находились в полном беспорядке: свалявшиеся и пыльные, почти серые. Пруссия не удержался и прислонился ко лбу брата своим лбом, укладывая руки на его крепкие плечи. Обескровленные губы Германии слабо дрогнули, тут же подхваченные губами Гилберта в смазанном порыве. — Не важно, чем закончилась эта попытка. Главное, ты показал всему миру, что такое Германия, и это останется в веках. Навсегда.
Рука Пруссии крепко сжала руку младшего брата, и их пальцы плотно переплелись между собой.
— Мы показали миру. Это были мы.
Март, 1947.
— Прусское государство, являющееся с давних времён носителем милитаризма и реакции в Германии, фактически прекращает своё существование, — с расстановкой объявил официальный представитель Контрольного совета оккупационных войск. — Государство Пруссия, его правительство и подчинённые ему органы расформированы. Отныне оно перестаёт существовать де-юре и окончательно стёрто с политической карты Европы.
Шорох бумаги, хлопок увесистой папки, скрежет отодвигаемых стульев — Германия не мог расслышать ничего, кроме последних слов, касающихся судьбы Гилберта. Точно в замедленной съёмке, он поднялся со скамьи и, не произнеся ни слова, вышел прочь из зала заседаний.
Ноги не желали слушаться, и лишь свершив над собой громадное усилие, Людвиг через силу добрёл до лестницы, приваливаясь корпусом к железным прутьям перил. Он устало прикрыл предательски покрасневшие глаза, надеясь сдержать подступившие слёзы, и попытался сглотнуть першащий в горле комок, но всё было тщетно — непрошеная влага проступила на трепещущих ресницах, стекая вниз по его горячему лицу.
Казалось, что время застыло, навсегда исчерпав свой лимит, и Германия будто разом оказался по другую сторону, невидяще глядя перед собой сквозь плотную пелену отчаянных слёз, полных бессильной злости на самого себя.
— Людвиг! — послышался знакомый хриплый голос с другого конца коридора. Германия с трудом смог расслышать его, точно из-под толщи воды. Топот сапог, срывающийся на бег, тёплые объятия, руки в грубо выделанных чёрных перчатках, устроенные на его животе — всё это резко выдернуло его, вернуло в реальность, и он обернулся, пересекаясь своим влажным взглядом с алыми глазами Гилберта.
— Тебя не было на слушание. Сегодняшний закон, я думал—
— Знаю, Брагинский рассказал мне об этом вчера, просил не вмешиваться, — Пруссия подхватил лицо младшего брата руками, потянул его на себя и влажно мазнул губами по солёным от слёз щекам. Людвиг вцепился пальцами в лацканы чужого тёмно-синего кителя, будто Гилберт перед ним был готов разбиться на молекулы и атомы в любую секунду, и с оттяжкой поцеловал его, отчаянно сминая губы напротив.
— Что с тобой будет? — спросил Германия, поглаживая чужие жёсткие волосы под фуражкой.
— Если честно, я не знаю, — признался Пруссия, невесело улыбаясь. — Государства не вечны, возможно... — он резко замолчал и коротко поджал нижнюю губу, прежде чем продолжить на грани слышимости, — возможно, я действительно исчезну.
— Ты всё ещё воплощение прусских земель, — отрезал Людвиг.
— Может быть.
Гилберт отстранился, поднялся на ноги и снял свою фуражку, надевая её на голову младшего брата.
— Мне пора идти, — сказал он, крепко сжимая плечо Германии в своих пальцах. Их напряжённые взгляды пересеклись, и Пруссия попытался выдавить из себя подобие улыбки, вышедшее откровенно паршивым. — Ещё увидимся, я надеюсь.
Май, 1949.
Утро двадцать третьего мая началось для Германии с похмелья и пронзительной головной боли. Складывалось стойкое ощущение, будто в голову с поражающей интенсивностью вбивали железные штифты.
Спустя час после пробуждения в дом бестактно ворвался Америка, излучающий тошнотворное количество энергии и смутного внутреннего подъёма.
— Германия, — он демонстративно широко оскалился, делая попытку в счастливую улыбку жизнерадостного ублюдка, и выдернул из рук Людвига увесистый сборник Гейне, небрежно бросая его в диванные подушки. — Почему ты всё ещё здесь? Неужели забыл, какой сегодня ответственный день? Разве Артур не отправлял тебе телеграмму?
— Возможно, — флегматично отозвался Германия, смерив Джонса не самым довольным взглядом, — во всяком случае, я не получал никаких извещений.
Энтузиазма во взгляде Америки значительно поубавилось, и уголки его напряжённо подрагивающих губ комично медленно опустились вниз.
— Вместо того, чтобы тратить наше время, лучше бы ты собирался, — резковато заключил Джонс, небрежно поправляя очки на переносице.
* * *
На заседание они прибыли ко второй половине дня. Америка первым вышел из машины и, не дожидаясь Германии, направился ко входным дверям.
— Людвиг, mon cher, — стоило лишь войти в здание, как к нему тут же подлетел Франция со своим извечно масляным взглядом, — Артюр писал тебе?
— Второй раз за сегодня слышу о телеграмме, которой не получал. Что случилось, раз моё присутствие потребовалось здесь? — Германия непонимающе нахмурился. Вот уже четыре года он разрывался между зонами оккупации, лишённый едва ли не всего, но продолжающий именоваться Германией — весьма условно и с огромным натягом, учитывая, что в любой момент мог бы быть разобранным на сувениры, по кирпичикам.
— О, так ты ещё не в курсе, — загадочно улыбнулся Франциск и взял его под локоть, потянув в сторону одного из залов. В ответ на чужое — чуждое — прикосновение, губы Людвига неприязненно сжались в тугую линию — неожиданный тактильный контакт с Францией не вызвал в нём ничего, кроме отвращения и глухой неприязни. Не важно, что он был и продолжал быть другом Пруссии, главным было то, что они по-прежнему оставались по разные стороны баррикад, и Франциск, несомненно, преследовал свои интересы на немецких землях. — Мы давно работали над этим вопросом, и сегодня всё наконец-то станет на свои места. Bundesrepublik Deutschland, — звучит?
Октябрь, 1949.
Седьмого октября, следуя полученному от СССР письму, Германия прибыл в Восточный Берлин, встретивший его осенней прохладой и моросью, пробирающимися под ворот пальто.
Брагинский ждал Людвига в заранее назначенном месте, улыбаясь его стремительно приближающейся фигуре своей приветливой, по-детски мягкой улыбкой. Он был одет во всё тоже бежевое пальто, что и всегда, со светло-розовым шарфом поверх лацканов.
— Зачем я понадобился тебе? — сходу спросил Германия, отбрасывая условности в сторону. Губы Союза расцвели лукавой улыбкой.
— Держишь хватку, — похвально, — Брагинский обошёл Людвига кругом, остановившись за его спиной. — Я хочу познакомить тебя кое с кем, идём.
* * *
Это был обветшавший каменный дом на окраине, затерявшийся среди буйно разросшегося сада, некогда безукоризненно ухоженного, но прозябающего теперь, в связи с послевоенными временами, бок о бок идущими с разрухой, нищетой и всеобщим запустением.
— Я буду ждать снаружи, — сказал Брагинский и, не дожидаясь сдержанного согласия Германии, направился в сторону потемневшей от времени деревянной беседки под кроной корявой яблони, обильно поросшей серым лишайником. Людвиг потянул на себя дверную ручку, заходя внутрь дома и делая шаг навстречу темноте прихожей.
— Людвиг? — этот хриплый голос невозможно было спутать ни с каким другим, и Германия с замиранием сердца обернулся вправо, проталкивая шумный выдох из своего приоткрытого в изумлении рта. Стараниями СССР, — в этом доме его ждал Пруссия. Пруссия, которого он похоронил два года назад и считал мёртвым всё это время.
— Гилберт, — беззвучно прошептал Людвиг спустя некоторое время пронзительно звонкой тишины меж ними, тщетно пытаясь вновь собрать себя по кускам. Он неуверенно приблизился к фигуре старшего брата, глядя на Пруссию откровенно потерянным взглядом. — Я думал, что ты мёртв! От тебя не было ни единой строчки! Два года прошло!
— Я честно хотел написать тебе. Хотел, но не мог, — Брагинский просил подождать.
— Подождать чего?
— Провозглашения ФРГ. Понимаешь... — он закусил нижнюю губу, отводя взгляд в сторону, и глубоко вдохнул, прежде чем продолжить, — всё это всего лишь игра с чередующимися ходами Штатов и Союза, где все, в том числе и мы с тобой, — разменная монета.
— Я— не совсем понимаю, к чему ты клонишь, — нахмурился Германия, и меж его бровей пролегла тонкая морщинка. Пруссия хотел было разгладить её, но вовремя одернул себя. В конце концов, Людвиг мог не оценить этого несдержанного порыва.
— В противовес ФРГ и, в первую очередь, Америке, провозглашается Deutsche Demokratische Republik, — объявил Гилберт, а после добавил, покусав губы, — я остался жив лишь благодаря Брагинскому и его оккупационной территории, получив к ней привязку. Не пойми меня неправильно.
Их разделяло немногим больше метра, ощущающиеся бесконечно чёрной пропастью, и Пруссия не знал, как подступиться к младшему брату теперь. Германия ощущался иначе, чем раньше, когда они жили вместе, под одной крышей, и делили одни на двоих чувства, мысли, стремления. Теперь они будто разом стали чужими друг другу. От этих мыслей во рту стало горько, и Гилберт поспешил сглотнуть, неприязненно морщась.
— Чтобы быть счастливым теперь, мне хватит и одной мысли о том, что ты жив, — ответил Людвиг спустя некоторое время, и на его тонких губах расцвела кроткая улыбка. Он сделал несколько шагов навстречу старшему брату, обнимая его. Пруссия устроил лицо в перекате чужого плеча, вдыхая запах родного тела. — Я скучал по тебе.
— Я тоже скучал по тебе, — признался Гилберт, поднимая голову, прежде чем напористо поцеловать Людвига, вторгаясь в его тёплый рот своим языком. Германия податливо расслабился, отвечая на поцелуй, и с жадностью принялся шарить руками по чужой спине, словно ему не хватало объятий и сухих горячих губ для подтверждения того, что всё это — не его воображение, и старший брат действительно здесь, с ним.
— Что нас ждёт? — прошептал Людвиг, стоило лишь им отстраниться друг от друга, выравнивая сбитое дыхание.
— Не знаю, но— Брагинский, кажется, не против Единой Германии. Должно быть, он уже плывёт по этому течению некоторое время. В любом случае, нам не стоит расслабляться и торопиться с выводами—
— Разве ты не хочешь снова быть вместе со мной?
— Не в этом дело, — недовольно отмахнулся Пруссия, смерив брата укоризненным взглядом. — Я люблю тебя — иначе и быть не может, — но меня всё же волнуют передел мира и противостояние интересов Штатов и Союза. Они перекроили нас — твои территории, — и продолжают грызться между собой. Это Холодная война, и мы оказались втянутыми в глупую гонку вооружений, находясь по разные стороны баррикад. Я по-прежнему боюсь лишь одного — потерять тебя. Тогда вся моя жизнь станет напрасной.
Германия тепло улыбнулся ему и заключил Пруссию в крепкие объятия, пытаясь передать ему всю полноту чувств, захлёстывающих его изнутри.
— Исчезнуть сейчас было бы слишком просто, — сказал он, прежде чем вновь поцеловать старшего брата, пробираясь пальцами под подол его рубашки и невесомо поглаживая горячую кожу поясницы самыми подушечками.
У них было ещё немного времени.
Март, 1952.
Последним в зал переговоров вошёл ФРГ, заняв единственное свободное место между Францией и Англией.
— «Нота Сталина» — угроза свободе Германии, — с апломбом заявил Америка, бросая в сторону Людвига короткий нечитаемый взгляд. — Брагинский хочет втянуть его в советскую орбиту.
— Что он предлагает? — спросил Германия, обратив взгляд к Франциску.
— Строгий нейтралитет, создание национальных вооруженных сил и военной промышленности, свободные выборы, деятельность демократических партий, доступ к мировым рынкам.
— При условии признания границы по Одеру—Нейсе, — добавил Артур.
— Он планирует помешать процессу западноевропейской интеграции Людвига, — Джонс неприязненно скривился. — Ноту можно принять лишь в случае предоставления Германии права на вступление в военные блоки. Нейтралитет недопустим.
— Разве это не главное условие?
— Верно, однако мы не можем согласиться с ним.
Людвиг опустил взгляд на свои сцепленные в замок руки и бесшумно выдохнул. Слова Гилберта вновь всплыли в сумбуре его мыслей. Союзникам, за исключением Брагинского, преследующего свою коммунистическую мечту, Единая Германия была не нужна, и мнение Людвига здесь не требовалось, ведь Америка, в любом случае, уже всё и за всех решил.
Итак, цепочка безрадостных мыслей вновь заканчивалась на старшем брате. Германия не видел его с провозглашения ГДР, и единственным, чего он желал теперь, была новая встреча — сладостный миг, когда он вновь сможет ощутить тепло родного тела, прикосновений и губ; краткосрочное единение. В последний раз это едва не вылилось в нечто большее, и Людвиг сразу почувствовал, как что-то новое зародилось в нём тогда, в том домике на окраине, пока они целовались и касались друг друга стылым пальцами, обмениваясь ощущениями, точно сообщающиеся сосуды. Никогда прежде он не чувствовал Гилберта так. Пожалуй, в тот момент они были действительно довольно близки к тому, чтобы стать единым целым.
1957.
Германия с замиранием сердца перешагнул порог того старого дома, в котором он встречался с Гилбертом восемь лет назад. За всё это время они не виделись ни единого раза, и каждый день Людвиг возвращался мыслями к этому самому месту, в кольцо согревающих братских объятий. Это было единственной его отдушиной, учитывая политику нынешнего правительства и беспрерывный контроль со стороны Америки. К тому же, свежи были воспоминания о столкновении интересов с Францией в Саарах.
— Я рад видеть тебя, брат, — сказал Пруссия, стоило Германии пройти вперёд по коридору, останавливаясь в дверном проёме гостиной. Он сидел на ковре рядом с разожжённым камином, вытянув руки к жарко разгорающемуся огню. Людвиг невольно залюбовался видом Гилберта и тем, как отблески пламени играли на его лице, подсвечивая алые глаза и путаясь в светлых волосах.
— Прости меня, пожалуйста, — тихо попросил Германия, подходя к брату и усаживаясь подле него. — Я виноват перед тобой, виноват перед нами обоими, — он взял руки Пруссии в свои, поднося их к губам и мягко целуя. — Я ненавижу это. Мне хочется кричать, но кляп во рту не позволяет сделать этого. Если бы мои руки не были связаны, я бы вытащил его и закричал на весь мир. Мне одиноко без тебя.
Рука Гилберта нежно погладила его скулу, прежде чем он подался вперёд и опрокинул брата на спину, устраивая голову на его широкой груди.
— Я так хочу тебя, — прошептал Пруссия, притираясь пахом к паху Людвига. Щёки Германии вспыхнули ярким румянцем, и он порывисто выдохнул через рот, устраивая свои руки на чужой талии, — ты представить не можешь.
Гилберт поднял своё лицо с груди младшего брата и коснулся кончиками пальцев контура его губ, мягко очерчивая их.
— Прости, — прошептал он в приоткрытые губы Людвига, проталкивая язык в его тёплый рот. От того, как жадно и глубоко Пруссия целовался в этот раз, вся внутренняя установка Германии задрожала в сущем трепете, готовая рухнуть в любое мгновение. Это не было братским поцелуем — сейчас между ними рождалось что-то новое, пока едва ощутимое и эфемерное, но уже определенно существующее.
Отойдя от первичной растерянности, Людвиг начал несмело отвечать, поглаживая язык брата своим. Их дыхание заметно участилось, став быстрее и громче, потому совсем скоро Гилберт отстранился, опуская свою голову на плечо Германии.
— Я— не должен был, — сказал он совсем тихо и шумно выдохнул в шею младшего брата, опаляя его пульсирующую венку жаром. — Мы не виделись слишком долго.
— Не говори так, — попросил Людвиг, поглаживая Пруссию по его жёстким волосам. — Думаю— это происходило с нами какое-то время, потому я... — он резко замолчал и залился яркой краской, прежде чем выдохнуть едва слышно, — не против того, чтобы ты трогал меня, если тебе действительно хочется этого.
Гилберт медленно поднял свою голову, посмотрев на смущённое лицо младшего брата.
— Запад—
Он жадно приник к губам напротив, чуть ли не вылизывая рот Германии, и тот едва успевал сглатывать их мешанную слюну, отвечая. Людвиг чувствовал, как нарастало его и брата возбуждение, пока они притирались пахом друг к другу и продолжали целоваться, размазывая влагу по губам.
— Не могу больше, — хрипло прошептал Пруссия и, раздвинув ноги Германии, упёрся пахом в его промежность, создавая иллюзию соития. Он был взвинчен почти до предела, потому подавался вперёд грубо и нетерпеливо, крепко стискивая ягодицы брата через скользкую брючную ткань. Людвигу оставалось лишь давиться собственными сдавленными стонами и краснеть от такой откровенности, несмело двигаясь навстречу.
В какой-то момент Гилберт особенно сильно толкнулся в его промежность и тут же обессиленно рухнул на тяжело вздымающуюся под сбитым дыханием грудь Германии, крупно подрагивая всем телом.
Людвиг понял, что он кончил, и обнял брата поперёк талии, поглаживая его спину. Они могли полежать так ещё немного, глядя на всё ярче разгорающееся пламя камина.
Германии требовалось некоторое время, чтобы осмыслить произошедшее.
* * *
— Брагинский предлагает конфедерацию ФРГ и ГДР с Государственным Советом в качестве координационного органа, — заявил Гилберт. Он выглядел сонным и растрёпанным после пережитого оргазма, и от этого трогательного вида сердце Людвига защемило нежностью. Правда, стоило ему осознать слова старшего брата, как он тут же помрачнел.
— Не думаю, что моё правительство будет в восторге от этой идеи, — честно признался Людвиг, кусая губы. — Сам знаешь — Единая Германия сейчас не нужна на мировой арене. Так легче.
Недовольно насупившись, Пруссия выбрался из тёплых объятий брата, грубовато отталкивая его было протянутые вперёд руки.
— Знаю, — согласился он, — как и то, что ты совсем размяк, Запад.
Гилберт во второй раз за вечер называл его так — должно быть, это что-то значило для него, — но гораздо важнее было, что сейчас он был откровенно недоволен.
— Аденауэр смотрит в рот Америке и стоит на четвереньках перед его правительством, чтобы получить как можно больше зелёных фантиков. Ты говоришь, что так легче? — вспыхнул Пруссия, и его глаза опасно блеснули разгорающейся злостью. — Я слышал о доктрине Хальштейна. Не сегодня завтра, но стараниями твоей верхушки она вступит в силу. Что тогда? Будет по-прежнему легче?
— Я должен молчать; давиться своим мнением, но молчать.
— Молчать! — сплюнул Гилберт, скривившись. — Я разочарован в тебе, брат.
Он прошёл вперёд по комнате, прежде чем упасть в кресло, устало откидывая голову на спинку, покрытую колющимся шерстяным одеялом. В конце концов, очередное предложение объединения не привело ни к чему, и Пруссии по-прежнему было не достучаться до Германии.
Август, 1961.
— Отлично! Мы здесь втроём: ты, я и эта кирпичная Стена, которую ты соорудил между нами, — прокричал Германия, встряхивая старшего брата. Губы Гилберта, сжатые в тугую линию, искривились неприятной усмешкой.
— Ты виноват в этом, — просто сказал он, отряхивая свой пиджак, точно прикосновения Людвига могли испачкать его.
Брови Германии тут же нахмурились — было видно, что он, если и не задет, то, по крайней мере, раздосадован этими словами, а значит, Пруссия попал ими точно в цель. Людвиг зло прикусил уголок нижней губы и внимательно заглянул в глаза брата.
— Они стали темнее, — сказал он. — Я перестаю узнавать тебя.
— Я и сам не узнаю тебя больше, — ответил Гилберт, и его голос опасно дрогнул. Повисла тугая, почти физически ощутимая тишина, пока они продолжали сохранять зрительный контакт; тёмно-алые и голубые, готовые поглотить друг друга в любое упущенное по неосторожности мгновение.
— Этот грубый шрам, он ведь появился и на твоей груди, не так ли? — спросил Германия, прикладывая руку к чужому солнечному сплетению. Предсказуемо, но сердце Пруссии всё же забилось быстрее под его ладонью. Это вызвало у Людвига лёгкую улыбку — приятно было осознавать, что если не брат, то хотя бы его тело реагировало на их короткий контакт подобным образом. — Шрам разделённого Берлина, — прошептал он, приближаясь к лицу Гилберта.
Глаза Пруссии расширились в удивлении, и он нервно сглотнул, отворачиваясь в сторону. Теплое дыхание Германии ощущалось жаром на щеках, но Гилберт отчего-то был не в силах отстраниться от него. Должно быть, всё дело было в руке Людвига, лежащей на груди. По крайней мере, в тот момент ему хотелось верить именно в это.
— Скажи мне, — продолжал Германия, медленно надвигаясь, тем самым вынуждая Пруссию отступать назад, к Стене. — Скажи мне!
— Да, чёрт возьми! — закричал он в лицо Людвига. — Да! — и его губы тут же оказались подхваченными губами младшего брата, одновременно с тем, как спина упёрлась в холодный бетон.
— Мы сейчас в Западном Берлине, а значит, вне политики и времени, — прошептал Германия на ухо Пруссии, касаясь его ушной раковины самым кончиком языка. Гилберт крупно вздрогнул от неожиданности, ухватившись за рукав чужого пиджака, и потянул Людвига вниз, вынуждая отстраниться.
— Хватит, — резко сказал он, отходя от брата. — Мне совсем не нравятся твои игры.
Пруссия круто обернулся, зашагав прочь, и всё, что оставалось Германии — смотреть ему вслед, пока непрошенные слёзы расчерчивали лицо влажными дорожками. Хотелось кричать; кричать до хрипоты и пронзительной головной боли; кричать, пока весь мир не услышит его.
И Людвиг закричал. Впервые за всё время, отчаянно, как никогда.
Но никто не слышал его.
Декабрь, 1972.
Они сидели здесь вот уже несколько часов, друг напротив друга, но Германия ни разу не поднял голову вверх, опасаясь посмотреть на Пруссию. Они не общались с начала строительства Стены, но теперь были вынуждены заключить Основополагающий договор, потому что вся эта искусственно взрощенная изоляция зашла слишком далеко.
— Пожалуйста, ещё раз внимательно перечитайте все десять пунктов.
Людвиг подвинул к себе бумаги и, поправив очки на переносице, принялся вчитываться в печатный текст договора, мельком глянув в сторону Гилберта.
Оставив подписи на бумагах, они передали экземпляры своим представителям. Всё по-прежнему проходило в тишине, и Германии было невыносимо горько — Пруссия сидел с ним за одним столом, но ощущался совсем далёким, словно между ними и впрямь пролёг весь мир.
Скрежет одного из стульев заставил Людвига оторваться от безрадостных мыслей и поднять голову вверх. Вполне ожидаемо, он тут же пересёкся своим взглядом со взглядом старшего брата. Удивительно, но глаза Гилберта стали совсем тёмными, почти фиолетовыми.
— Я ухожу, — просто сказал он, прежде чем забрать своё пальто с вешалки и выйти из зала, хлопая дверью.
* * *
После Пруссии зал покинул и Германия — как раз вовремя, чтобы перехватить брата на выходе из здания, цепко хватаясь за рукав его пальто.
— Запад? Ты что творишь? — возмутился было Гилберт, но тут же оказался утянутым в охапку чужих сильных рук, крепко сжимающих его плечи. — Йо, давай полегче. Ты уже почти отправил меня на тот свет, — он хрипло засмеялся, тут же срываясь и заходясь в коротком приступе кашля.
— Гилберт, — Людвиг нехотя отстранился от тёплого тела Пруссии, внимательно заглядывая ему в глаза. — Они и впрямь стали фиолетовыми, — удивлённо выдохнул он.
— Что, готов отказаться от меня из-за такой мелочи? — с желчью отозвался Гилберт, глядя на младшего брата нечитаемым взглядом.
— Нет! Я не это имел в виду! — Германия устало потёр переносицу. — Ты заболел?
— Ничего такого, обычная простуда.
Разговор в очередной раз не вязался, но это не вызывало неловкости или напряжённости между ними, скорее, наоборот. Они стояли друг напротив друга, и это было красноречивее всяких слов.
— Я скучаю по тебе, — признался Людвиг, подхватывая руки брата и мягко поглаживая их своими. — Сегодняшний договор — первый шаг на пути к единению. Я очень жду этого.
— Да, — согласился Пруссия, коротко улыбаясь. — Только жаль, что раньше это не было важным для тебя.
— Но это не так! — воскликнул Германия. — Я всегда думал об объединении!
Гилберт как-то снисходительно улыбнулся ему, похлопывая по плечу, прежде чем развернуться в сторону, глядя на красный солнечный шар, медленно закатывающийся за пепельно-серую кромку горизонта.
— Что, если мы больше никогда не сможем стать единым целым? — спросил он, бросая короткий скользящий взгляд в сторону Людвига. Вопрос не требовал ответа, ведь тот был и без того очевиден. Закатное солнце — есть солнце рассвета; они оба отлично сознавали это.
Сентябрь, 1973.
Стена, стена, ряд окон от пола до потолка, снова стена, и всё серое, пресное до тошноты, даже лица кругом — и те серые: безжизненные, уставшие, откровенно скучающие выражения, напрочь въевшиеся в чужие физиономии. Всё потому, что двадцатый век — эпоха экзистенциального кризиса; течение времени вне времени.
Две Германии, тесно притеревшись боками друг к другу, сидели на двухместном диванчике в самом конце конференц-зала, дожидаясь, пока внимание ООН будет вновь возвращено к их вопросу.
— Всё это бесполезно, — прошептал Пруссия на ухо младшего брата, вынуждая Людвига вспыхнуть лёгким румянцем от столь волнующей близости. — Уверен, если бы мы потрахались прямо на том столе, — он лениво указал вперёд, — никто и не заметил бы.
— Брат! — возмутился было Германия, но рука Гилберта, опущенная на его колено, заставила внимание Людвига резко переключиться. — Что ты—
— Тише, красавец, — елейно пропел он, касаясь чужой мочки уха своими губами, прежде чем вобрать её в рот, одновременно скользя рукой вверх, к паху младшего брата. — Мы в любой момент можем уйти, если тебе захочется этого.
Людвиг порывисто выдохнул через рот, как только язык Пруссии скользнул в его ушную раковину, облизывая хрящики. Пальцы Гилберта, медленно ощупывающие пах, наконец нашли ширинку, бесшумно расстёгивая её и пробираясь внутрь, чтобы коснуться заметно напрягшегося члена Германии через ткань боксеров, заставляя лицо Людвига полыхать всё ярче.
— Если кто-нибудь увидит это, — задушено прошептал он, поворачивая голову в сторону брата, — у нас будут большие неприятности.
Губы Гилберта растянулись в довольной усмешке, и он крепко сжал дёрнувшийся было член Германии, лукаво протянув:
— И когда ты успел стать таким развратным?
— Не говори так! — вспыхнул Людвиг, недовольно сведя брови у переносицы. — Ведь это не правда, — добавил он уже тише, но по-прежнему глядя на Пруссию сердитым взглядом.
— Тогда почему твой член такой влажный? — усмехнулся Гилберт, продолжая ласкать его и мягко сжимать. Германия не нашёлся с ответом, лишь раскраснелся ещё сильнее, прикладывая к губам тыльную сторону ладони, чтобы не застонать в голос — самоуверенность Пруссии распаляла его до предела.
На фоне Америка орал что-то о невозможности компромисса, и Советский Союз хладнокровно спорил с ним, пока Людвиг чувствовал, как часто вздымается низ его живота под деликатными прикосновениями брата, ощущая свою явную готовность кончить в любое мгновение.
— Признайся, ты же трогал себя, пока меня не было, — с придыханием произнёс Гилберт, особенно крепко сжимая член Германии так, что он наконец кончил, выдыхая через рот. — Я хочу выебать тебя. Очень хочу—
— Гилберт!
В ответ на губах Пруссии расцвела плутовская улыбка. Он застегнул брюки младшего брата и накинул на себя скучающий вид, с каким входил в здание ООН.
За столом, где заседали страны, стало не на шутку оживлённо. Кажется, Америка и СССР готовы были начать кулачный бой с минуты на минуту, потому как Гилберт отчётливо слышал, что Восточная Европа уже начала делать ставки. Это выяснение отношений грозило затянуться надолго, поэтому Пруссия вновь переключил свое внимание на Людвига. Лицо младшего брата было по-прежнему красным, и сам он был буквально в ничто.
— Я ненавижу тебя, — с расстановкой проговорил Германия, как только старший брат перехватил его взгляд.
Пусть так. В конце концов, он сам желал единения, и это было лишь ещё одним шагом на пути к золотой мечте.
Ноябрь, 1989.
В середине дня девятого ноября Германия сорвался с разгара совещания и завёл свою машину, покидая столицу ФРГ. От Бонна до Берлина было по-прежнему немногим больше шести часов езды, и он хотел быть там, когда треклятая Берлинская Стена падёт. В багажнике у Людвига был припасён ящик лучшего немецкого пива и прусский флаг. Гилберту должно было понравиться, потому Германия выжимал педаль газа в пол, пытаясь обогнать солнце. Он не должен был опоздать и пропустить это. Ради брата.
* * *
Людвиг сновал в толпе, продвигаясь к Стене — туда, где виднелась белая макушка Гилберта, беспокойно вертящаяся из стороны в сторону.
— Запад! — гаркнул Пруссия, заприметив брата, и тут же направился к нему стремительным шагом. Его малость шатало, и Германия сразу догадался — брат уже успел «принять на душу», пока дожидался его. Возможно, кто-то из толпы угостил его, ведь пиво здесь сейчас разливалось рекой. — Ты только посмотри на это! — присвистнул Гилберт и перекинул руку через плечи младшего брата, придвигая его к себе и соприкасаясь висками. — Столько народа!
От Пруссии легко тянуло пивом, и когда Германия повернул голову, чтобы заглянуть в его глаза, то оказался втянутым в жаркий поцелуй. Гилберт поглаживал и засасывал его язык, крепко сжимая плечи Людвига в своих пальцах.
— Твои глаза выцвели, — прошептал Германия, как только брат отстранился от него, выравнивая дыхание. — Такие светлые...
— Снова ты за своё, — лениво отмахнулся Пруссия, круто развернувшись. — Хочу забраться на Стену, что думаешь?
В общем-то, Людвиг не был против. Потому он шагнул вперёд, к старшему брату, и взял его руку в свою, тесно переплетая их пальцы.
Падение Берлинской Стены было началом новой страницы в их общей истории. Германия уже знал, отчётливо сознавал, что совсем скоро они с Пруссией вновь станут едины.
Они оба проделали долгий путь, и это не было напрасным. Никогда не станет, пока улыбка Гилберта будет оставаться столь же заразительной, что и всегда.
Людвигу хотелось верить—
Примечания:
май 1945 — взятие Берлина советскими войсками; безоговорочная капитуляция Германии; раздел и оккупация территорий союзниками: Запад — Америка, Англия, Франция; Восток — Советский союз; также раздел Берлина на четыре оккупационные зоны (самая большая, восточная зона, почти в половину территории города, доставалась СССР, чьи войска заняли Берлин).
март 1947 — ликвидация Пруссии как государственного образования законом Контрольного совета оккупационных войск.
23 мая 1949 — провозглашение Федеративной Республики Германии (ФРГ) на территориях американской, британской и французской оккупационных зон.
7 октября 1949 — провозглашение Германской Демократической Республики (ГДР) на оккупационной территории Советского Союза в качестве ответной меры после создания ФРГ.
10 марта 1952 — «Нота Сталина», также «мирная нота» или «мартовская нота». По сути — первое предложение Единой Германии, исходящее от СССР. Подробнее: nodeurope.blogspot.com/p/blog-page_23.html.
1957 — попытка создания конфедерации ГДР и ФРГ, поддержанная правительством ГДР и СДПГ в ФРГ, но отклоненная правящим на тот момент ХДС. В этом же году в силу вступает доктрина Хальштейна, согласно которой ФРГ разрывает дипломатические отношения с любым государством, признавшим ГДР (за исключением СССР, конечно).
13 августа 1961 — начало строительства Берлинской Стены. Подробнее: ria.ru/spravka/20110813/415760464.html.
декабрь 1972 — заключение Основополагающего договора между ФРГ и ГДР (подробнее на Википедии), а также признание друг друга.
18 сентябрь 1973 — ФРГ и ГДР приняты в ООН за номерами 133 и 134.
9 ноября 1989 — падение Берлинской Стены.
@темы: германия, пруссия, фанфики, исторические события, немцест, хеталия