Мини «Рыба костлявая, лицо бледное»

Оригинал: ficbook.net/readfic/7414138

ВНИМАНИЕ! Работа написана мной и все права на ее публикацию также принадлежат мне. Соблюдайте авторское право. Если желаете поделиться с кем-то работой - сообщите об этом. Думаю, с этим никаких проблем не должно возникнуть.

Фэндом: Hetalia: Axis Powers

Пейринг: Германия/Пруссия
Рейтинг: R
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, AU, Первый раз
Предупреждения: OOC, Инцест
Размер: Мини, 3 страницы, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
Взгляд Германии, тяжёлый и цепкий, медленно блуждал по лицу напротив. Переступая через себя, он почти неотрывно смотрел в глаза брата — два пустых холодных озерца: ни единого намёка на кровь, войну или разрастающуюся бездну. Он не видел в них ничего привычного, родного.

Посвящение:
Планировалось ко Дню немецкого единства.

Примечания автора:
Вроде перекатываю одну тему из текста в текст, пора бы и остановиться.
NF — Paralyzed,
NF — Can You Hold Me.

В последнее время холод стал перманентным. Он сам стал походить на холод и, в конце концов, перестал узнавать себя. В острых чертах лица больше не угадывалось Пруссии, и всякий раз, стоило лишь мимолётному взгляду скользнуть по зеркальной поверхности, он упирался в остекленевшие водянисто-голубые глаза.

— Скажи мне, — без слов прошептал Германия в белую макушку, и его пальцы невесомо вплелись в волосы брата. — Пожалуйста, скажи мне.

Глаза Гилберта — нет, не Пруссии, он уже был мёртв — пусто посмотрели в ответ. Он опустил взгляд на свои подрагивающие руки и медленно сжал их, впиваясь ногтями во влажную кожу ладоней.

— Пожалуйста, — Людвиг подхватил лицо брата, мягко поглаживая его острые скулы, — скажи мне. Я должен знать.

В его ясных голубых глазах ещё теплилась надежда, и радужка разливалась таким трепетом, что слабо бьющееся сердце Гилберта зашлось в ритмичном стуке о рёбра.

— Я не могу, — его обескровленные губы медленно и беззвучно задвигались в ответ. — Не знаю как.

Германия отрицательно покачал головой, прижимаясь ко лбу брата своим лбом. Он не верил этому насквозь белому существу, отдалённо походившему на Пруссию, которого он знал. Не верил ни единого раза.

— Скажи мне, — продолжал Людвиг, надавливая большими пальцами на его челюсть. — Скажи мне! — он почти сорвался на рык, и Гилберт с трудом смог протолкнуть рваный выдох из своей груди, взволнованный чужой переменой.

Германия терял брата, Гилберт терял себя настоящего, растворяясь в брате — такой была цена их единения.

Пруссия был мёртв, и всё, что осталось от него — это бледная костлявая пародия, в которой из последних сил теплилась жизнь.

— Я не смогу помочь тебе, если ты не поможешь мне, — продолжал Людвиг, мягко поглаживая его челюсть и щёки. — Пожалуйста, брат.

Гилберта вновь лихорадило, и он дрожал всем телом, слабо цепляясь за рубашку Германии. Казалось, это хрупкое белое существо в любой момент готово было раствориться в его руках. Людвиг не мог позволить этого.

— Что было в тех трактатах, которые ты сжёг?

Чужие — едва ли родные — стеклянные глаза почти осмысленно взглянули на него, но это продлилось лишь краткое мгновение, прежде чем водянистая радужка вновь заледенела.

Германия точно не знал, понимал ли его брат, но добиться от него, во всяком случае, ничего не выходило. Он только зря терял время, внезапно ставшее столь бесценным, потому решил действовать иначе.

Руки Людвига переместились на чужие плечи, вынуждая Гилберта откинуться на спину. Его глаза широко распахнулись, и Германия не смог сдержать тени улыбки, коротко скользнувшей по его тонким губам.

— Те трактаты... Они были о делении жизни одного на двоих, не так ли? — спросил он, внимательно глядя на брата.

Гилберт сглотнул, и его кадык нервно дёрнулся, натягивая тонкую кожу шеи. Он попытался подняться, но Людвиг не позволил сделать этого, оседлав его бёдра.

Взгляд Германии, тяжёлый и цепкий, медленно блуждал по лицу напротив. Переступая через себя, он почти неотрывно смотрел в глаза брата — два пустых холодных озерца: ни единого намёка на кровь, войну или разрастающуюся бездну. Он не видел в них ничего привычного, родного.

Сейчас его старший брат был не тенью даже — мимолётным и смазанным отпечатком — былого себя. Видеть его таким было больно и откровенно неприятно. Перед ним лежали остатки Пруссии — не он, но его живое напоминание: костлявое, смертельно бледное, затухающее с каждой минутой.

— Прими моё имя. Мы всегда были Германией, так почему сейчас ты—

— Я не могу, — перебил Гилберт, понимая, к чему Людвиг только что пытался подвести его. — Это было бы подло по отношению к тебе и... — он запнулся в нерешительности, но всё же продолжил спустя мгновение, набрав полные лёгкие воздуха, — братьям. Ко всем нашим братьям, желавшим Единого Отечества.

Германия досадливо поморщился. Вспоминать о цене собственного единства всегда было неприятно и больно. Слишком дорогой оказалась вереница смертей, тянущихся друг за другом, и Пруссия должен был замкнуть её, пасть последней жертвой этой бессмертной идеи — его собственной идеи о «сильной немецкой команде».

— Всё хорошо, — блекло улыбнулся Гилберт, приподнимаясь на локтях. Его сухие губы коротко коснулись губ младшего брата, и Людвиг молниеносно перехватил инициативу, отчаянно прильнув к этому тёплому рту; жадно лаская и сминая чужие губы.

— Я не хочу, чтобы ты исчез, как другие, — прошептал Германия, опрокидывая тело Пруссии на постель. — Ты ещё можешь стать вторым воплощением, только—

Гилберт прервал его, не желая дослушать мысль до конца. Его руки потянулись к голове Людвига, притягивая брата к себе, и он прижался к его губам, рвано выдыхая. Германия зашуршал их одеждой, как только они отстранились друг от друга, и с трепетом накрыл белую грудь брата губами, ощущая тяжесть чужого дыхания. Людвиг вёл губами по дугам его рёбер так, будто касался своего хрупкого хрустального божка. Его руки были везде; хаотичные прикосновения обрушивались на тело Гилберта, доводя его до исступления. Наконец, Германия подался своей напряжённой плотью в самое нутро брата и уткнулся лицом в перекат его плеча, двигая бёдрами размеренно и деликатно.

— И всё же, — едва слышно выдохнул он, поднимая глаза на Гилберта, — я не смогу отпустить тебя так просто.

* * *

Пробуждение было резким и неприятным, будто Людвига вырвали из сна, выбрасывая в реальность. Он почувствовал, как чьи-то тёплые руки касаются его плеч, и резко распахнул глаза, пересекаясь с ярко-алым взглядом Пруссии.

— Плохой сон? — спросил он, понимающе улыбаясь. Германия замедленно кивнул. — Я приготовил блинчики с маслом. Твой чай уже заварился, будешь вставать?

— Да... Да, конечно, — улыбнулся Людвиг, поднимаясь с постели. Его взгляд скользнул по настенному календарю — третье октября две тысячи восемнадцатого.

@темы: германия, пруссия, фанфики, немцест, хеталия

---

Мини «Mein verlorener Kampf»

Оригинал: ficbook.net/readfic/7243902

ВНИМАНИЕ! Работа написана мной и все права на ее публикацию также принадлежат мне. Соблюдайте авторское право. Если желаете поделиться с кем-то работой - сообщите об этом. Думаю, с этим никаких проблем не должно возникнуть.

Фэндом: Hetalia: Axis Powers, Исторические события (кроссовер)

Пейринг: Пруссия/Германия
Рейтинг: R
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, AU, Исторические эпохи, Первый раз
Предупреждения: OOC, Инцест, Кинк, UST
Размер: Мини, 13 страниц, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
В конце концов, он сам желал единения, и это было лишь ещё одним шагом на пути к золотой мечте. // Обрывочная зарисовка о жизни братьев-немцев, начиная с поражения во Второй Мировой и заканчивая падением Стены.

Примечания автора:
В пер. «Моя проигранная битва».

БОЛЬШОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: автор — не историк и не имеет притязаний на полную достоверность в историческом плане, поэтому, историки, сообщите в ПБ или ЛС, если вы ВДРУГ обнаружите здесь неточности.

Кинк на секс в общественном месте.

Май, 1945.

Пруссия бросил рассеянный взгляд на догорающий внизу Берлин, разрушенный и брошенный к ногам победителей.

— Всё кончено, — слабо улыбнулся он, поворачиваясь в сторону младшего брата. Людвиг устало кивнул. В последние дни он не ел и мало спал, под глазами залегли тёмные тени, волосы находились в полном беспорядке: свалявшиеся и пыльные, почти серые. Пруссия не удержался и прислонился ко лбу брата своим лбом, укладывая руки на его крепкие плечи. Обескровленные губы Германии слабо дрогнули, тут же подхваченные губами Гилберта в смазанном порыве. — Не важно, чем закончилась эта попытка. Главное, ты показал всему миру, что такое Германия, и это останется в веках. Навсегда.

Рука Пруссии крепко сжала руку младшего брата, и их пальцы плотно переплелись между собой.

— Мы показали миру. Это были мы.



Март, 1947.

— Прусское государство, являющееся с давних времён носителем милитаризма и реакции в Германии, фактически прекращает своё существование, — с расстановкой объявил официальный представитель Контрольного совета оккупационных войск. — Государство Пруссия, его правительство и подчинённые ему органы расформированы. Отныне оно перестаёт существовать де-юре и окончательно стёрто с политической карты Европы.

Шорох бумаги, хлопок увесистой папки, скрежет отодвигаемых стульев — Германия не мог расслышать ничего, кроме последних слов, касающихся судьбы Гилберта. Точно в замедленной съёмке, он поднялся со скамьи и, не произнеся ни слова, вышел прочь из зала заседаний.

Ноги не желали слушаться, и лишь свершив над собой громадное усилие, Людвиг через силу добрёл до лестницы, приваливаясь корпусом к железным прутьям перил. Он устало прикрыл предательски покрасневшие глаза, надеясь сдержать подступившие слёзы, и попытался сглотнуть першащий в горле комок, но всё было тщетно — непрошеная влага проступила на трепещущих ресницах, стекая вниз по его горячему лицу.

Казалось, что время застыло, навсегда исчерпав свой лимит, и Германия будто разом оказался по другую сторону, невидяще глядя перед собой сквозь плотную пелену отчаянных слёз, полных бессильной злости на самого себя.

— Людвиг! — послышался знакомый хриплый голос с другого конца коридора. Германия с трудом смог расслышать его, точно из-под толщи воды. Топот сапог, срывающийся на бег, тёплые объятия, руки в грубо выделанных чёрных перчатках, устроенные на его животе — всё это резко выдернуло его, вернуло в реальность, и он обернулся, пересекаясь своим влажным взглядом с алыми глазами Гилберта.

— Тебя не было на слушание. Сегодняшний закон, я думал—

— Знаю, Брагинский рассказал мне об этом вчера, просил не вмешиваться, — Пруссия подхватил лицо младшего брата руками, потянул его на себя и влажно мазнул губами по солёным от слёз щекам. Людвиг вцепился пальцами в лацканы чужого тёмно-синего кителя, будто Гилберт перед ним был готов разбиться на молекулы и атомы в любую секунду, и с оттяжкой поцеловал его, отчаянно сминая губы напротив.

— Что с тобой будет? — спросил Германия, поглаживая чужие жёсткие волосы под фуражкой.

— Если честно, я не знаю, — признался Пруссия, невесело улыбаясь. — Государства не вечны, возможно... — он резко замолчал и коротко поджал нижнюю губу, прежде чем продолжить на грани слышимости, — возможно, я действительно исчезну.

— Ты всё ещё воплощение прусских земель, — отрезал Людвиг.

— Может быть.

Гилберт отстранился, поднялся на ноги и снял свою фуражку, надевая её на голову младшего брата.

— Мне пора идти, — сказал он, крепко сжимая плечо Германии в своих пальцах. Их напряжённые взгляды пересеклись, и Пруссия попытался выдавить из себя подобие улыбки, вышедшее откровенно паршивым. — Ещё увидимся, я надеюсь.



Май, 1949.

Утро двадцать третьего мая началось для Германии с похмелья и пронзительной головной боли. Складывалось стойкое ощущение, будто в голову с поражающей интенсивностью вбивали железные штифты.

Спустя час после пробуждения в дом бестактно ворвался Америка, излучающий тошнотворное количество энергии и смутного внутреннего подъёма.

— Германия, — он демонстративно широко оскалился, делая попытку в счастливую улыбку жизнерадостного ублюдка, и выдернул из рук Людвига увесистый сборник Гейне, небрежно бросая его в диванные подушки. — Почему ты всё ещё здесь? Неужели забыл, какой сегодня ответственный день? Разве Артур не отправлял тебе телеграмму?

— Возможно, — флегматично отозвался Германия, смерив Джонса не самым довольным взглядом, — во всяком случае, я не получал никаких извещений.

Энтузиазма во взгляде Америки значительно поубавилось, и уголки его напряжённо подрагивающих губ комично медленно опустились вниз.

— Вместо того, чтобы тратить наше время, лучше бы ты собирался, — резковато заключил Джонс, небрежно поправляя очки на переносице.

* * *

На заседание они прибыли ко второй половине дня. Америка первым вышел из машины и, не дожидаясь Германии, направился ко входным дверям.

— Людвиг, mon cher, — стоило лишь войти в здание, как к нему тут же подлетел Франция со своим извечно масляным взглядом, — Артюр писал тебе?

— Второй раз за сегодня слышу о телеграмме, которой не получал. Что случилось, раз моё присутствие потребовалось здесь? — Германия непонимающе нахмурился. Вот уже четыре года он разрывался между зонами оккупации, лишённый едва ли не всего, но продолжающий именоваться Германией — весьма условно и с огромным натягом, учитывая, что в любой момент мог бы быть разобранным на сувениры, по кирпичикам.

— О, так ты ещё не в курсе, — загадочно улыбнулся Франциск и взял его под локоть, потянув в сторону одного из залов. В ответ на чужое — чуждое — прикосновение, губы Людвига неприязненно сжались в тугую линию — неожиданный тактильный контакт с Францией не вызвал в нём ничего, кроме отвращения и глухой неприязни. Не важно, что он был и продолжал быть другом Пруссии, главным было то, что они по-прежнему оставались по разные стороны баррикад, и Франциск, несомненно, преследовал свои интересы на немецких землях. — Мы давно работали над этим вопросом, и сегодня всё наконец-то станет на свои места. Bundesrepublik Deutschland, — звучит?



Октябрь, 1949.

Седьмого октября, следуя полученному от СССР письму, Германия прибыл в Восточный Берлин, встретивший его осенней прохладой и моросью, пробирающимися под ворот пальто.

Брагинский ждал Людвига в заранее назначенном месте, улыбаясь его стремительно приближающейся фигуре своей приветливой, по-детски мягкой улыбкой. Он был одет во всё тоже бежевое пальто, что и всегда, со светло-розовым шарфом поверх лацканов.

— Зачем я понадобился тебе? — сходу спросил Германия, отбрасывая условности в сторону. Губы Союза расцвели лукавой улыбкой.

— Держишь хватку, — похвально, — Брагинский обошёл Людвига кругом, остановившись за его спиной. — Я хочу познакомить тебя кое с кем, идём.

* * *

Это был обветшавший каменный дом на окраине, затерявшийся среди буйно разросшегося сада, некогда безукоризненно ухоженного, но прозябающего теперь, в связи с послевоенными временами, бок о бок идущими с разрухой, нищетой и всеобщим запустением.

— Я буду ждать снаружи, — сказал Брагинский и, не дожидаясь сдержанного согласия Германии, направился в сторону потемневшей от времени деревянной беседки под кроной корявой яблони, обильно поросшей серым лишайником. Людвиг потянул на себя дверную ручку, заходя внутрь дома и делая шаг навстречу темноте прихожей.

— Людвиг? — этот хриплый голос невозможно было спутать ни с каким другим, и Германия с замиранием сердца обернулся вправо, проталкивая шумный выдох из своего приоткрытого в изумлении рта. Стараниями СССР, — в этом доме его ждал Пруссия. Пруссия, которого он похоронил два года назад и считал мёртвым всё это время.

— Гилберт, — беззвучно прошептал Людвиг спустя некоторое время пронзительно звонкой тишины меж ними, тщетно пытаясь вновь собрать себя по кускам. Он неуверенно приблизился к фигуре старшего брата, глядя на Пруссию откровенно потерянным взглядом. — Я думал, что ты мёртв! От тебя не было ни единой строчки! Два года прошло!

— Я честно хотел написать тебе. Хотел, но не мог, — Брагинский просил подождать.

— Подождать чего?

— Провозглашения ФРГ. Понимаешь... — он закусил нижнюю губу, отводя взгляд в сторону, и глубоко вдохнул, прежде чем продолжить, — всё это всего лишь игра с чередующимися ходами Штатов и Союза, где все, в том числе и мы с тобой, — разменная монета.

— Я— не совсем понимаю, к чему ты клонишь, — нахмурился Германия, и меж его бровей пролегла тонкая морщинка. Пруссия хотел было разгладить её, но вовремя одернул себя. В конце концов, Людвиг мог не оценить этого несдержанного порыва.

— В противовес ФРГ и, в первую очередь, Америке, провозглашается Deutsche Demokratische Republik, — объявил Гилберт, а после добавил, покусав губы, — я остался жив лишь благодаря Брагинскому и его оккупационной территории, получив к ней привязку. Не пойми меня неправильно.

Их разделяло немногим больше метра, ощущающиеся бесконечно чёрной пропастью, и Пруссия не знал, как подступиться к младшему брату теперь. Германия ощущался иначе, чем раньше, когда они жили вместе, под одной крышей, и делили одни на двоих чувства, мысли, стремления. Теперь они будто разом стали чужими друг другу. От этих мыслей во рту стало горько, и Гилберт поспешил сглотнуть, неприязненно морщась.

— Чтобы быть счастливым теперь, мне хватит и одной мысли о том, что ты жив, — ответил Людвиг спустя некоторое время, и на его тонких губах расцвела кроткая улыбка. Он сделал несколько шагов навстречу старшему брату, обнимая его. Пруссия устроил лицо в перекате чужого плеча, вдыхая запах родного тела. — Я скучал по тебе.

— Я тоже скучал по тебе, — признался Гилберт, поднимая голову, прежде чем напористо поцеловать Людвига, вторгаясь в его тёплый рот своим языком. Германия податливо расслабился, отвечая на поцелуй, и с жадностью принялся шарить руками по чужой спине, словно ему не хватало объятий и сухих горячих губ для подтверждения того, что всё это — не его воображение, и старший брат действительно здесь, с ним.

— Что нас ждёт? — прошептал Людвиг, стоило лишь им отстраниться друг от друга, выравнивая сбитое дыхание.

— Не знаю, но— Брагинский, кажется, не против Единой Германии. Должно быть, он уже плывёт по этому течению некоторое время. В любом случае, нам не стоит расслабляться и торопиться с выводами—

— Разве ты не хочешь снова быть вместе со мной?

— Не в этом дело, — недовольно отмахнулся Пруссия, смерив брата укоризненным взглядом. — Я люблю тебя — иначе и быть не может, — но меня всё же волнуют передел мира и противостояние интересов Штатов и Союза. Они перекроили нас — твои территории, — и продолжают грызться между собой. Это Холодная война, и мы оказались втянутыми в глупую гонку вооружений, находясь по разные стороны баррикад. Я по-прежнему боюсь лишь одного — потерять тебя. Тогда вся моя жизнь станет напрасной.

Германия тепло улыбнулся ему и заключил Пруссию в крепкие объятия, пытаясь передать ему всю полноту чувств, захлёстывающих его изнутри.

— Исчезнуть сейчас было бы слишком просто, — сказал он, прежде чем вновь поцеловать старшего брата, пробираясь пальцами под подол его рубашки и невесомо поглаживая горячую кожу поясницы самыми подушечками.

У них было ещё немного времени.



Март, 1952.

Последним в зал переговоров вошёл ФРГ, заняв единственное свободное место между Францией и Англией.

— «Нота Сталина» — угроза свободе Германии, — с апломбом заявил Америка, бросая в сторону Людвига короткий нечитаемый взгляд. — Брагинский хочет втянуть его в советскую орбиту.

— Что он предлагает? — спросил Германия, обратив взгляд к Франциску.

— Строгий нейтралитет, создание национальных вооруженных сил и военной промышленности, свободные выборы, деятельность демократических партий, доступ к мировым рынкам.

— При условии признания границы по Одеру—Нейсе, — добавил Артур.

— Он планирует помешать процессу западноевропейской интеграции Людвига, — Джонс неприязненно скривился. — Ноту можно принять лишь в случае предоставления Германии права на вступление в военные блоки. Нейтралитет недопустим.

— Разве это не главное условие?

— Верно, однако мы не можем согласиться с ним.

Людвиг опустил взгляд на свои сцепленные в замок руки и бесшумно выдохнул. Слова Гилберта вновь всплыли в сумбуре его мыслей. Союзникам, за исключением Брагинского, преследующего свою коммунистическую мечту, Единая Германия была не нужна, и мнение Людвига здесь не требовалось, ведь Америка, в любом случае, уже всё и за всех решил.

Итак, цепочка безрадостных мыслей вновь заканчивалась на старшем брате. Германия не видел его с провозглашения ГДР, и единственным, чего он желал теперь, была новая встреча — сладостный миг, когда он вновь сможет ощутить тепло родного тела, прикосновений и губ; краткосрочное единение. В последний раз это едва не вылилось в нечто большее, и Людвиг сразу почувствовал, как что-то новое зародилось в нём тогда, в том домике на окраине, пока они целовались и касались друг друга стылым пальцами, обмениваясь ощущениями, точно сообщающиеся сосуды. Никогда прежде он не чувствовал Гилберта так. Пожалуй, в тот момент они были действительно довольно близки к тому, чтобы стать единым целым.



1957.

Германия с замиранием сердца перешагнул порог того старого дома, в котором он встречался с Гилбертом восемь лет назад. За всё это время они не виделись ни единого раза, и каждый день Людвиг возвращался мыслями к этому самому месту, в кольцо согревающих братских объятий. Это было единственной его отдушиной, учитывая политику нынешнего правительства и беспрерывный контроль со стороны Америки. К тому же, свежи были воспоминания о столкновении интересов с Францией в Саарах.

— Я рад видеть тебя, брат, — сказал Пруссия, стоило Германии пройти вперёд по коридору, останавливаясь в дверном проёме гостиной. Он сидел на ковре рядом с разожжённым камином, вытянув руки к жарко разгорающемуся огню. Людвиг невольно залюбовался видом Гилберта и тем, как отблески пламени играли на его лице, подсвечивая алые глаза и путаясь в светлых волосах.

— Прости меня, пожалуйста, — тихо попросил Германия, подходя к брату и усаживаясь подле него. — Я виноват перед тобой, виноват перед нами обоими, — он взял руки Пруссии в свои, поднося их к губам и мягко целуя. — Я ненавижу это. Мне хочется кричать, но кляп во рту не позволяет сделать этого. Если бы мои руки не были связаны, я бы вытащил его и закричал на весь мир. Мне одиноко без тебя.

Рука Гилберта нежно погладила его скулу, прежде чем он подался вперёд и опрокинул брата на спину, устраивая голову на его широкой груди.

— Я так хочу тебя, — прошептал Пруссия, притираясь пахом к паху Людвига. Щёки Германии вспыхнули ярким румянцем, и он порывисто выдохнул через рот, устраивая свои руки на чужой талии, — ты представить не можешь.

Гилберт поднял своё лицо с груди младшего брата и коснулся кончиками пальцев контура его губ, мягко очерчивая их.

— Прости, — прошептал он в приоткрытые губы Людвига, проталкивая язык в его тёплый рот. От того, как жадно и глубоко Пруссия целовался в этот раз, вся внутренняя установка Германии задрожала в сущем трепете, готовая рухнуть в любое мгновение. Это не было братским поцелуем — сейчас между ними рождалось что-то новое, пока едва ощутимое и эфемерное, но уже определенно существующее.

Отойдя от первичной растерянности, Людвиг начал несмело отвечать, поглаживая язык брата своим. Их дыхание заметно участилось, став быстрее и громче, потому совсем скоро Гилберт отстранился, опуская свою голову на плечо Германии.

— Я— не должен был, — сказал он совсем тихо и шумно выдохнул в шею младшего брата, опаляя его пульсирующую венку жаром. — Мы не виделись слишком долго.

— Не говори так, — попросил Людвиг, поглаживая Пруссию по его жёстким волосам. — Думаю— это происходило с нами какое-то время, потому я... — он резко замолчал и залился яркой краской, прежде чем выдохнуть едва слышно, — не против того, чтобы ты трогал меня, если тебе действительно хочется этого.

Гилберт медленно поднял свою голову, посмотрев на смущённое лицо младшего брата.

— Запад—

Он жадно приник к губам напротив, чуть ли не вылизывая рот Германии, и тот едва успевал сглатывать их мешанную слюну, отвечая. Людвиг чувствовал, как нарастало его и брата возбуждение, пока они притирались пахом друг к другу и продолжали целоваться, размазывая влагу по губам.

— Не могу больше, — хрипло прошептал Пруссия и, раз­дви­нув но­ги Германии, упёрся па­хом в его про­меж­ность, соз­да­вая ил­лю­зию со­ития. Он был взвинчен почти до предела, потому подавался вперёд грубо и нетерпеливо, крепко стискивая ягодицы брата через скользкую брючную ткань. Людвигу оставалось лишь давиться собственными сдавленными стонами и краснеть от такой откровенности, несмело двигаясь навстречу.

В ка­кой-то мо­мент Гилберт осо­бен­но силь­но тол­кнул­ся в его про­меж­ность и тут же обессиленно рухнул на тяжело вздымающуюся под сбитым дыханием грудь Германии, крупно подрагивая всем те­лом.

Людвиг по­нял, что он кон­чил, и обнял брата поперёк талии, поглаживая его спину. Они могли полежать так ещё немного, глядя на всё ярче разгорающееся пламя камина.

Германии требовалось некоторое время, чтобы осмыслить произошедшее.

* * *

— Брагинский предлагает конфедерацию ФРГ и ГДР с Государственным Советом в качестве координационного органа, — заявил Гилберт. Он выглядел сонным и растрёпанным после пережитого оргазма, и от этого трогательного вида сердце Людвига защемило нежностью. Правда, стоило ему осознать слова старшего брата, как он тут же помрачнел.

— Не думаю, что моё правительство будет в восторге от этой идеи, — честно признался Людвиг, кусая губы. — Сам знаешь — Единая Германия сейчас не нужна на мировой арене. Так легче.

Недовольно насупившись, Пруссия выбрался из тёплых объятий брата, грубовато отталкивая его было протянутые вперёд руки.

— Знаю, — согласился он, — как и то, что ты совсем размяк, Запад.

Гилберт во второй раз за вечер называл его так — должно быть, это что-то значило для него, — но гораздо важнее было, что сейчас он был откровенно недоволен.

— Аденауэр смотрит в рот Америке и стоит на четвереньках перед его правительством, чтобы получить как можно больше зелёных фантиков. Ты говоришь, что так легче? — вспыхнул Пруссия, и его глаза опасно блеснули разгорающейся злостью. — Я слышал о доктрине Хальштейна. Не сегодня завтра, но стараниями твоей верхушки она вступит в силу. Что тогда? Будет по-прежнему легче?

— Я должен молчать; давиться своим мнением, но молчать.

— Молчать! — сплюнул Гилберт, скривившись. — Я разочарован в тебе, брат.

Он прошёл вперёд по комнате, прежде чем упасть в кресло, устало откидывая голову на спинку, покрытую колющимся шерстяным одеялом. В конце концов, очередное предложение объединения не привело ни к чему, и Пруссии по-прежнему было не достучаться до Германии.



Август, 1961.

— Отлично! Мы здесь втроём: ты, я и эта кирпичная Стена, которую ты соорудил между нами, — прокричал Германия, встряхивая старшего брата. Губы Гилберта, сжатые в тугую линию, искривились неприятной усмешкой.

— Ты виноват в этом, — просто сказал он, отряхивая свой пиджак, точно прикосновения Людвига могли испачкать его.

Брови Германии тут же нахмурились — было видно, что он, если и не задет, то, по крайней мере, раздосадован этими словами, а значит, Пруссия попал ими точно в цель. Людвиг зло прикусил уголок нижней губы и внимательно заглянул в глаза брата.

— Они стали темнее, — сказал он. — Я перестаю узнавать тебя.

— Я и сам не узнаю тебя больше, — ответил Гилберт, и его голос опасно дрогнул. Повисла тугая, почти физически ощутимая тишина, пока они продолжали сохранять зрительный контакт; тёмно-алые и голубые, готовые поглотить друг друга в любое упущенное по неосторожности мгновение.

— Этот грубый шрам, он ведь появился и на твоей груди, не так ли? — спросил Германия, прикладывая руку к чужому солнечному сплетению. Предсказуемо, но сердце Пруссии всё же забилось быстрее под его ладонью. Это вызвало у Людвига лёгкую улыбку — приятно было осознавать, что если не брат, то хотя бы его тело реагировало на их короткий контакт подобным образом. — Шрам разделённого Берлина, — прошептал он, приближаясь к лицу Гилберта.

Глаза Пруссии расширились в удивлении, и он нервно сглотнул, отворачиваясь в сторону. Теплое дыхание Германии ощущалось жаром на щеках, но Гилберт отчего-то был не в силах отстраниться от него. Должно быть, всё дело было в руке Людвига, лежащей на груди. По крайней мере, в тот момент ему хотелось верить именно в это.

— Скажи мне, — продолжал Германия, медленно надвигаясь, тем самым вынуждая Пруссию отступать назад, к Стене. — Скажи мне!

— Да, чёрт возьми! — закричал он в лицо Людвига. — Да! — и его губы тут же оказались подхваченными губами младшего брата, одновременно с тем, как спина упёрлась в холодный бетон.

— Мы сейчас в Западном Берлине, а значит, вне политики и времени, — прошептал Германия на ухо Пруссии, касаясь его ушной раковины самым кончиком языка. Гилберт крупно вздрогнул от неожиданности, ухватившись за рукав чужого пиджака, и потянул Людвига вниз, вынуждая отстраниться.

— Хватит, — резко сказал он, отходя от брата. — Мне совсем не нравятся твои игры.

Пруссия круто обернулся, зашагав прочь, и всё, что оставалось Германии — смотреть ему вслед, пока непрошенные слёзы расчерчивали лицо влажными дорожками. Хотелось кричать; кричать до хрипоты и пронзительной головной боли; кричать, пока весь мир не услышит его.

И Людвиг закричал. Впервые за всё время, отчаянно, как никогда.

Но никто не слышал его.



Декабрь, 1972.

Они сидели здесь вот уже несколько часов, друг напротив друга, но Германия ни разу не поднял голову вверх, опасаясь посмотреть на Пруссию. Они не общались с начала строительства Стены, но теперь были вынуждены заключить Основополагающий договор, потому что вся эта искусственно взрощенная изоляция зашла слишком далеко.

— Пожалуйста, ещё раз внимательно перечитайте все десять пунктов.

Людвиг подвинул к себе бумаги и, поправив очки на переносице, принялся вчитываться в печатный текст договора, мельком глянув в сторону Гилберта.

Оставив подписи на бумагах, они передали экземпляры своим представителям. Всё по-прежнему проходило в тишине, и Германии было невыносимо горько — Пруссия сидел с ним за одним столом, но ощущался совсем далёким, словно между ними и впрямь пролёг весь мир.

Скрежет одного из стульев заставил Людвига оторваться от безрадостных мыслей и поднять голову вверх. Вполне ожидаемо, он тут же пересёкся своим взглядом со взглядом старшего брата. Удивительно, но глаза Гилберта стали совсем тёмными, почти фиолетовыми.

— Я ухожу, — просто сказал он, прежде чем забрать своё пальто с вешалки и выйти из зала, хлопая дверью.

* * *

После Пруссии зал покинул и Германия — как раз вовремя, чтобы перехватить брата на выходе из здания, цепко хватаясь за рукав его пальто.

— Запад? Ты что творишь? — возмутился было Гилберт, но тут же оказался утянутым в охапку чужих сильных рук, крепко сжимающих его плечи. — Йо, давай полегче. Ты уже почти отправил меня на тот свет, — он хрипло засмеялся, тут же срываясь и заходясь в коротком приступе кашля.

— Гилберт, — Людвиг нехотя отстранился от тёплого тела Пруссии, внимательно заглядывая ему в глаза. — Они и впрямь стали фиолетовыми, — удивлённо выдохнул он.

— Что, готов отказаться от меня из-за такой мелочи? — с желчью отозвался Гилберт, глядя на младшего брата нечитаемым взглядом.

— Нет! Я не это имел в виду! — Германия устало потёр переносицу. — Ты заболел?

— Ничего такого, обычная простуда.

Разговор в очередной раз не вязался, но это не вызывало неловкости или напряжённости между ними, скорее, наоборот. Они стояли друг напротив друга, и это было красноречивее всяких слов.

— Я скучаю по тебе, — признался Людвиг, подхватывая руки брата и мягко поглаживая их своими. — Сегодняшний договор — первый шаг на пути к единению. Я очень жду этого.

— Да, — согласился Пруссия, коротко улыбаясь. — Только жаль, что раньше это не было важным для тебя.

— Но это не так! — воскликнул Германия. — Я всегда думал об объединении!

Гилберт как-то снисходительно улыбнулся ему, похлопывая по плечу, прежде чем развернуться в сторону, глядя на красный солнечный шар, медленно закатывающийся за пепельно-серую кромку горизонта.

— Что, если мы больше никогда не сможем стать единым целым? — спросил он, бросая короткий скользящий взгляд в сторону Людвига. Вопрос не требовал ответа, ведь тот был и без того очевиден. Закатное солнце — есть солнце рассвета; они оба отлично сознавали это.



Сентябрь, 1973.

Стена, стена, ряд окон от пола до потолка, снова стена, и всё серое, пресное до тошноты, даже лица кругом — и те серые: безжизненные, уставшие, откровенно скучающие выражения, напрочь въевшиеся в чужие физиономии. Всё потому, что двадцатый век — эпоха экзистенциального кризиса; течение времени вне времени.

Две Германии, тесно притеревшись боками друг к другу, сидели на двухместном диванчике в самом конце конференц-зала, дожидаясь, пока внимание ООН будет вновь возвращено к их вопросу.

— Всё это бесполезно, — прошептал Пруссия на ухо младшего брата, вынуждая Людвига вспыхнуть лёгким румянцем от столь волнующей близости. — Уверен, если бы мы потрахались прямо на том столе, — он лениво указал вперёд, — никто и не заметил бы.

— Брат! — возмутился было Германия, но рука Гилберта, опущенная на его колено, заставила внимание Людвига резко переключиться. — Что ты—

— Тише, красавец, — елейно пропел он, касаясь чужой мочки уха своими губами, прежде чем вобрать её в рот, одновременно скользя рукой вверх, к паху младшего брата. — Мы в любой момент можем уйти, если тебе захочется этого.

Людвиг порывисто выдохнул через рот, как только язык Пруссии скользнул в его ушную раковину, облизывая хрящики. Пальцы Гилберта, медленно ощупывающие пах, наконец нашли ширинку, бесшумно расстёгивая её и пробираясь внутрь, чтобы коснуться заметно напрягшегося члена Германии через ткань боксеров, заставляя лицо Людвига полыхать всё ярче.

— Если кто-нибудь увидит это, — задушено прошептал он, поворачивая голову в сторону брата, — у нас будут большие неприятности.

Губы Гилберта растянулись в довольной усмешке, и он крепко сжал дёрнувшийся было член Германии, лукаво протянув:
— И когда ты успел стать таким развратным?

— Не говори так! — вспыхнул Людвиг, недовольно сведя брови у переносицы. — Ведь это не правда, — добавил он уже тише, но по-прежнему глядя на Пруссию сердитым взглядом.

— Тогда почему твой член такой влажный? — усмехнулся Гилберт, продолжая ласкать его и мягко сжимать. Германия не нашёлся с ответом, лишь раскраснелся ещё сильнее, прикладывая к губам тыльную сторону ладони, чтобы не застонать в голос — самоуверенность Пруссии распаляла его до предела.

На фоне Америка орал что-то о невозможности компромисса, и Советский Союз хладнокровно спорил с ним, пока Людвиг чувствовал, как часто вздымается низ его живота под деликатными прикосновениями брата, ощущая свою явную готовность кончить в любое мгновение.

— Признайся, ты же трогал себя, пока меня не было, — с придыханием произнёс Гилберт, особенно крепко сжимая член Германии так, что он наконец кончил, выдыхая через рот. — Я хочу выебать тебя. Очень хочу—

— Гилберт!

В ответ на губах Пруссии расцвела плутовская улыбка. Он застегнул брюки младшего брата и накинул на себя скучающий вид, с каким входил в здание ООН.

За столом, где заседали страны, стало не на шутку оживлённо. Кажется, Америка и СССР готовы были начать кулачный бой с минуты на минуту, потому как Гилберт отчётливо слышал, что Восточная Европа уже начала делать ставки. Это выяснение отношений грозило затянуться надолго, поэтому Пруссия вновь переключил свое внимание на Людвига. Лицо младшего брата было по-прежнему красным, и сам он был буквально в ничто.

— Я ненавижу тебя, — с расстановкой проговорил Германия, как только старший брат перехватил его взгляд.

Пусть так. В конце концов, он сам желал единения, и это было лишь ещё одним шагом на пути к золотой мечте.



Ноябрь, 1989.

В середине дня девятого ноября Германия сорвался с разгара совещания и завёл свою машину, покидая столицу ФРГ. От Бонна до Берлина было по-прежнему немногим больше шести часов езды, и он хотел быть там, когда треклятая Берлинская Стена падёт. В багажнике у Людвига был припасён ящик лучшего немецкого пива и прусский флаг. Гилберту должно было понравиться, потому Германия выжимал педаль газа в пол, пытаясь обогнать солнце. Он не должен был опоздать и пропустить это. Ради брата.

* * *

Людвиг сновал в толпе, продвигаясь к Стене — туда, где виднелась белая макушка Гилберта, беспокойно вертящаяся из стороны в сторону.

— Запад! — гаркнул Пруссия, заприметив брата, и тут же направился к нему стремительным шагом. Его малость шатало, и Германия сразу догадался — брат уже успел «принять на душу», пока дожидался его. Возможно, кто-то из толпы угостил его, ведь пиво здесь сейчас разливалось рекой. — Ты только посмотри на это! — присвистнул Гилберт и перекинул руку через плечи младшего брата, придвигая его к себе и соприкасаясь висками. — Столько народа!

От Пруссии легко тянуло пивом, и когда Германия повернул голову, чтобы заглянуть в его глаза, то оказался втянутым в жаркий поцелуй. Гилберт поглаживал и засасывал его язык, крепко сжимая плечи Людвига в своих пальцах.

— Твои глаза выцвели, — прошептал Германия, как только брат отстранился от него, выравнивая дыхание. — Такие светлые...

— Снова ты за своё, — лениво отмахнулся Пруссия, круто развернувшись. — Хочу забраться на Стену, что думаешь?

В общем-то, Людвиг не был против. Потому он шагнул вперёд, к старшему брату, и взял его руку в свою, тесно переплетая их пальцы.

Падение Берлинской Стены было началом новой страницы в их общей истории. Германия уже знал, отчётливо сознавал, что совсем скоро они с Пруссией вновь станут едины.

Они оба проделали долгий путь, и это не было напрасным. Никогда не станет, пока улыбка Гилберта будет оставаться столь же заразительной, что и всегда.

Людвигу хотелось верить—





Примечания:
май 1945 — взятие Берлина советскими войсками; безоговорочная капитуляция Германии; раздел и оккупация территорий союзниками: Запад — Америка, Англия, Франция; Восток — Советский союз; также раздел Берлина на четыре оккупационные зоны (самая большая, восточная зона, почти в половину территории города, доставалась СССР, чьи войска заняли Берлин).
март 1947 — ликвидация Пруссии как государственного образования законом Контрольного совета оккупационных войск.
23 мая 1949 — провозглашение Федеративной Республики Германии (ФРГ) на территориях американской, британской и французской оккупационных зон.
7 октября 1949 — провозглашение Германской Демократической Республики (ГДР) на оккупационной территории Советского Союза в качестве ответной меры после создания ФРГ.
10 марта 1952 — «Нота Сталина», также «мирная нота» или «мартовская нота». По сути — первое предложение Единой Германии, исходящее от СССР. Подробнее: nodeurope.blogspot.com/p/blog-page_23.html.
1957 — попытка создания конфедерации ГДР и ФРГ, поддержанная правительством ГДР и СДПГ в ФРГ, но отклоненная правящим на тот момент ХДС. В этом же году в силу вступает доктрина Хальштейна, согласно которой ФРГ разрывает дипломатические отношения с любым государством, признавшим ГДР (за исключением СССР, конечно).
13 августа 1961 — начало строительства Берлинской Стены. Подробнее: ria.ru/spravka/20110813/415760464.html.
декабрь 1972 — заключение Основополагающего договора между ФРГ и ГДР (подробнее на Википедии), а также признание друг друга.
18 сентябрь 1973 — ФРГ и ГДР приняты в ООН за номерами 133 и 134.
9 ноября 1989 — падение Берлинской Стены.

@темы: германия, пруссия, фанфики, исторические события, немцест, хеталия

---

Hänsel und Gretyl – Mein Kommandant
Seelenzorn – Sexzess
Seelenzorn – Wann kommt die Zeit
Seelenzorn – Spiegel Der Ewigkeit
Seelenzorn – Mein Schmerz
Seelenzorn – Nicht für immer dein
Seelenzorn – Warum?
Seelenzorn – Frei
Seelenzorn – Was du träumst
Seelenzorn – Fleisch

AWS альбом «Kint a vízből»
AWS – Nem kértünk semmit
AWS – Újrajátszanám
AWS – Temetetlen halott
AWS – Hajnali Járat
AWS – Igazságvizsgáló
AWS – Mindent a semmiért
AWS – Lelket Vennék
AWS – Kén, Higany, Só
AWS – Mindenki Idegen
AWS – Édes mint a só
AWS – Te is félsz

@темы: музыка, обновление

---

/захотелось немного эстетики, поэтому/

pp.userapi.com/c844721/v844721211/2f53e/IXzBTCV...
pp.userapi.com/c844721/v844721211/2f534/X_Zd5uD...
pp.userapi.com/c844721/v844721211/2f520/ehDVu2V...
pp.userapi.com/c844721/v844721211/2f516/ILHWPW3...
pp.userapi.com/c844721/v844721211/2f502/Vc39CUN...

pp.userapi.com/c844520/v844520968/26778/S9t3E2F...
pp.userapi.com/c844520/v844520968/26764/yMzl1Sd...
pp.userapi.com/c844520/v844520968/2675b/VuxuB7p...
pp.userapi.com/c844520/v844520968/2676e/p2-zxdM...

pp.userapi.com/c831108/v831108030/60c4b/VQSylTu...
pp.userapi.com/c831108/v831108030/60c42/K4wLxOQ...
pp.userapi.com/c831108/v831108030/60c39/kwNBm-v...
pp.userapi.com/c831108/v831108030/60c1e/qgVJH9z...
pp.userapi.com/c831108/v831108030/60c0b/MlRwnIf...

pp.userapi.com/c824202/v824202087/afb17/XairDkO...
pp.userapi.com/c824202/v824202087/afaf3/MZD6o9R...
pp.userapi.com/c841533/v841533087/694cb/ebAdQ4G...

pp.userapi.com/c824204/v824204912/8dffe/oDPgoA3...
pp.userapi.com/c824204/v824204912/8dfc2/Apdex5s...
pp.userapi.com/c824204/v824204912/8dfaf/mvCSXo5...
pp.userapi.com/c824204/v824204912/8dff4/mLIklH7...
pp.userapi.com/c824204/v824204912/8dfe0/VDGvTL9...
pp.userapi.com/c824204/v824204912/8dfcc/GeeZ6zB...
pp.userapi.com/c824204/v824204912/8dfd6/YiOhPQ6...

pp.userapi.com/c841031/v841031304/50025/QGvTEEQ...
pp.userapi.com/c841031/v841031304/5001c/5xLlavx...
pp.userapi.com/c841031/v841031304/50013/YtMeRBa...

pp.userapi.com/c831508/v831508282/3291d/3qFBZz_...
pp.userapi.com/c831508/v831508282/32927/E5TnaiD...
pp.userapi.com/c831508/v831508282/32909/4FXnKFM...
pp.userapi.com/c831508/v831508282/32913/RER3rrF...

pp.userapi.com/c639225/v639225955/148ec/8J8w_n8...
pp.userapi.com/c639225/v639225955/148f4/DoyBGSU...
pp.userapi.com/c639225/v639225955/148e3/FYTS51g...

@темы: картинки, эстетика

---

2 мини-ка по Дзюбинфееву

1. «Чертополох и полынь»

Фэндом: Футбол

Пейринг: Артем Дзюба/Игорь Акинфеев, Артем Дзюба, Игорь Акинфеев
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Повседневность, AU, ER (Established Relationship), Соулмейты
Предупреждения: OOC, UST
Размер: 3 страницы, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
Дзюба невесомо скользит пальцами по его метке, и ему почти тошно от того, что они — родственные души; что его в своё время швырнуло к капитану ЦСКА, точно бикфордов шнур к незащищённому источнику огня, и они оба вполне закономерно заискрили, взрываясь миллионами ярких вспышек пламени.

Примечания автора:
Жаль, что наша сборная не прошла дальше на ЧМ, но даже так, — матч России и Хорватии войдёт в историю. Это было красиво.

Ночь накануне матча со сборной Хорватии.

— Подумать только, — выдыхает Артём с порога, стоит Игорю распахнуть дверь номера перед его лицом, глянув на нападающего усталым, откровенно недовольным взглядом исподлобья. Дзюба хамовато улыбается ему и проходит внутрь. Ждать приглашения от Игоря, ровно, как и его отказа, не приходится никогда — это слишком привычно, слишком избито — и, ко всему прочему, они понимают друг друга не с полуслова даже — без них.

— Было бы неплохо выспаться перед предстоящей игрой, — как бы между прочим замечает Акинфеев, закрывая дверь за своим ночным визитёром. Если на чистоту, — он не ждал Артёма сегодня. Не после недавно прошедшего матча с Испанией, когда Дзюба, в смазанном порыве чувств, сперва крепко обнимал его на поле, позабыв о камерах, прямом эфире и о болельщиках со всего мира, а после, не менее сильно и взбудораженно, вжимал в постель весом своего тела и шептал что-то горячечное во влажный от пота загривок, кусая солёную кожу.

— Согласен, — отвечает Артём, звучанием своего голоса вырывая Игоря из душных, почти физически ощутимых воспоминаний об их недавней близости. — Вот только заснуть не получается — холодно в последние ночи.

Акинфеев невольно улыбается, и у него по лопатке расплывается тепло, аккурат на метке переплетённых чертополоха и полыни. Родство их с Дзюбой душ довольно комично, учитывая Катю, Кристину и детей, которыми они никогда не смогут пожертвовать ради друг друга. Это не игра в одни ворота, но обоюдное решение — они не могут отбросить ответственность за свои семьи, несмотря на Судьбу, влечение и факторы профессионального успеха. В конце концов, можно перебиваться и такими вот короткими ночными встречами, недолгими единением и целостностью, что всё же лучше, чем ничего.

— Согреешь меня теплом своего— горячего тела? — пошлит Артём, играясь бровями. Ему двадцать девять лет, в нём почти два метра роста, и концентрация порнографии в юморе такая, что хоть стреляй. К щекам Игоря тут же приливает кровь, и он хочет было двинуть нападающего в плечо, но тот перехватывает его руку и целует в самый центр ладони. — Сегодня я не вернусь в свой номер. Остаюсь с тобой.

Они движутся к кровати — Дзюба с долей несвойственной ему деликатности подталкивает Акинфеева, и когда тот откидывается на простыни, он нависает над ним на полусогнутых руках, прежде чем жадно прильнуть к чужим горячим губам. Поцелуй выходит голодным, глубоким и протяжным: Игорь открывает рот, пропускает в него язык Артёма и поглаживает своим языком, встречая ответное резковатое движение с его стороны.

Тело Акинфеева прошивает нежность напополам с лихорадочным возбуждением, наливающимся жаром в паху, на метке родственных душ, щеках. Дзюба отстраняется от его губ, выравнивает сбитое дыхание и снимает с себя футболку, прежде чем вплотную прижаться к горячему телу Игоря. Они оба ощущают возбуждение друг друга, и Артём трётся пахом о пах капитана, приспуская их боксеры.

— Пожалуйста, больше, — просит Акинфеев смущённо, отводя взгляд в сторону. Дзюба кладёт одну ладонь на его стояк, пальцами второй руки переплетаясь с ним. Артём сжимает его член, гладит своими шершавыми пальцами и скользит мозолистой ладонью вверх-вниз. У него самого член изнывает от отсутствия внимания и развратного вида Игорька, блядски покусывающего свои влажно блестящие губы, потому он дрочит ему в каком-то бешено рваном ритме, и это почти откровенная грубость, выплескивающаяся вкупе с жарким возбуждением.

Дзюба оттягивает влажную от смазки крайнюю плоть и массирует уретру большим пальцем, коротко задевая мягкую кожицу ногтём и вынуждая Игоря прогибаться, плотнее прижимаясь к его телу. Акинфеев крупно дрожит — эта возбуждённая дрожь насквозь прошивает их обоих — и едва ли не инертно подаётся бедрами в кулак Артёма, туго сжимающий основание его члена. Их губы встречаются вновь — это жарко и жадно, точно после длительного воздержания, и Дзюба не столько не хочет отрываться, сколько не может. Игорь льнёт к нему всем телом, самой своей сутью, и мнёт губы, кусается, зализывает. У Артёма голова идёт кругом от многообразия, и он усиливает хватку, доводя темп до бешеного. Акинфеев стонет в голос, аккурат в чужой рот, и совсем скоро изливается, взвиваясь в порывистом оргазме. Дзюба кончает следом за ним, пачкая торс Игоря своим обильным семенем, и устало перекатывается на бок, укладываясь рядом с капитаном.

— Держи, — Акинфеев тянется к тумбе и бросает Артёму пачку влажных салфеток, перед этим вытащив две для себя. Дзюба благодарно улыбается ему и вытирает следы семени со своей ладони, глядя на Игоря с душной поволокой во взгляде. Лунный свет, пробирающийся в номер сквозь незашторенное окно, мягко скользит по его обнажённому телу, сглаживая гротескные черты пресса, напряжённых плеч, сильных рук. Несколько секунд они сидят так, в абсолютной тишине, пока Акинфеев вытирается и, недовольно сведя брови, вскоре тычет Артёма в бок. Лунное сияние падает на часть его лица, подсвечивает глаза, отчего те становятся необычайно яркими, и Дзюба, не способный отвести взгляда, пристально всматривается в эти два омута и тонет, уходит под воду с головой, захлёбываясь собственными мыслями и желанием. — Тём?

Дзюба сгребает его в свои медвежьи объятия и утыкается носом в тёмную макушку, устраивая руки на плечах, чтобы скользнуть к метке переплетённых чертополоха и полыни, оглаживая её самыми кончиками пальцев.

— Артём, — произносит Игорь настороженно и тычется в линию роста чужих волос, вдыхая крепкий мешанный запах шампуня, кожи и пота. Дзюба невесомо скользит пальцами по его метке, и ему почти тошно от того, что они — родственные души; что его в своё время швырнуло к капитану ЦСКА, точно бикфордов шнур к незащищённому источнику огня, и они оба вполне закономерно заискрили, взрываясь миллионами ярких вспышек пламени. В конце концов, у них обоих — семейная жизнь и, вообще, жизнь за пределами этой интрижки — более длительный отрезок времени, в котором: ни меток, ни порочной любви, только пресная донельзя стабильность, стабильность и ещё раз стабильность. Артёма внутренне коробит.

— Всё нормально, — отмахивается он, выпуская Акинфеева из объятий. Игорь хмурит брови и недовольно поджимает губы, но вслух ничего не говорит — чувствует, какого рода напряжение повисло между ними, хотя и затрагивать эту тему они зареклись давно. — Всё ещё хочешь выспаться перед матчем? — улыбается Дзюба, устраивая ладонь на чужом бедре. Он вновь сводит тяжёлую атмосферу на нет, и Акинфеев благодарен — чисто по-человечески.

— С тобой уснёшь, — улыбается он. Рука Артёма начинает поглаживать внутреннюю сторону чужих бёдер, прежде чем сжать одну ягодицу, срывая с губ напротив приглушённый стон. — Если ты продолжишь в том же духе, голкипер сборной России не сможет поймать ни единого мяча на завтрашнем матче.

— И не сможет отбить своей прославленной ногой? — весело улыбается Дзюба и тянется к прикроватной тумбе, вытаскивая тюбик со смазкой. — Не слишком ли пошло? — спрашивает он, выдавливая на пальцы лубрикант с ароматом персика. Игорь смущённо отводит взгляд в сторону и переворачивается на живот, приподнимая ягодицы кверху. Артём мягко раздвигает их и надавливает влажными пальцами на поджатый анус, входя двумя, сразу на одну фалангу. Акинфеев стонет в голос, сминает простынь руками и невольно подаётся назад.

Дзюба прижимается к его спине своей грудью и входит до конца, оглаживая и раздвигая бархатные стенки изнутри. Он давит, добавляет третий палец, и Игорь не сдерживает гортанного стона, выгибаясь навстречу движению внутри себя. Их метки пылают огнём — Артём касается губами чужой лопатки, выцеловывая переплетение чертополоха и полыни, почти ощущая этот привкус, иллюзорно горящий на кончике языка, и извлекает пальцы, невесомо оглаживая пульсирующий анус самыми кончиками.

— Пожалуйста, — просит Игорь, кусая губы. Ему нужно это ощущение наполненности, вес чужого тела и сбитое дыхание в перекат плеча. Ему нужен Артём, целиком и полностью, без остатка. Пусть на одну из коротких ночей, пусть всё ещё женатый, с ребенком — не важно. Самое главное — здесь и сейчас, в этом тёмном и душном номере, накануне игры со сборной Хорватии, пока они оба взвинченные и напряжённые, отчаянно хватающиеся друг за друга в попытке единения — если не духовного, то физического точно.

Дзюба выдавливает лубрикант, размазывает его по члену, прежде чем приставить головку к припухшему входу, одним смазанным толчком входя на всю длину и выбивая из лёгких Акинфеева весь воздух. Он лихорадочно шепчет ему извинения, деликатно целует влажный загривок и мажет губами вниз, по позвоночнику, начиная двигаться в размеренном ритме.

Установка Игоря даёт сбой, и он расслабляется, утыкаясь лицом в подушку. Сильные руки Артёма сжимают его ягодицы в пальцах, пока он подаётся вперёд и наконец находит верный угол проникновения, и срывает с губ Акинфеева один за другим стоны, полные чистейшего желания. Их эмоции мешаются воедино, и эта неразбериха кружит голову, невыносимо подогревает изнутри что-то, будто кровь в венах начинает бурлить, грозясь расплавить сосуды к чёртовой матери.

Движения Дзюбы становятся грубее, и он ускоряется с каждым новым толчком, всё сильнее прижимаясь к телу Игоря. Близость разрядки очевидна, и Артём начинает двигаться медленнее, сжимая и оглаживая чужие ягодицы. Акинфеев под ним крупно дрожит, подмахивает бёдрами, стонет и насаживается до пошлого шлепка влажной кожи о кожу. У него сводит низ живота, точно там, под кожей, завязали тугой горячий узел, пульсирующий и тянущий. Несколько толчков, их сбитое дыхание, пальцы и губы Артёма — этого с лихвой хватает, чтобы Игорь кончил, обессиленно опускаясь на простыни.

— Я… — Дзюба утыкается лицом в его лопатки и изливается следом, прикусывая чужую метку. Он выходит из Игоря с пошлым хлюпающим звуком и устало откидывается на подушки, — люблю тебя, — шепчет он едва слышно, и Акинфеев не сдерживает короткой улыбки, оборачиваясь и накрывая губы Артёма своими губами.

В конце концов, они ведь родственные души. Чертополох и полынь.


2. «Жвачное сердце»

Фэндом: Футбол

Пейринг: Игорь Акинфеев/Артем Дзюба, Игорь Акинфеев, Артем Дзюба
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Драма, Повседневность, AU, Первый раз
Предупреждения: OOC, UST
Размер: 3 страницы, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
— Собираешься уйти? — спрашивает Артём, хотя и понимает, какой ответ его ожидает. Смысла углубляться нет, — это не нужно никому из них, — но у него внутри всё выворачивает в иррациональность, когда Игорь коротко кивает, надевая свои шорты. Сегодня он сосредоченный и не рассыпается дисперсией от эмоций; сегодня Артём не нужен ему, и задерживаться в чужом номере — непозволительная роскошь.

Их отношения, веско промаркированные, как «это», тянутся жвачкой, начиная с матча со Швецией на чемпионате Европы в пятнадцатом году. Артём обнимает Игоря на поле, и, по окончанию игры, в раздевалке, когда сборная всё ещё опьянена победой, они вместе сидят на скамье, и Дзюба чувствует — его влечёт. Он знает, что у Акинфеева семейное фото в бумажнике, — как правильно и мило, — а ещё знает, что если скинуть ногу на пол, футболка будет топорщиться, и Игорь, вероятно, заметит его стояк, и остальные члены команды тоже.

— Это был неплохой матч, — говорит он, и всё внимание Дзюбы концентрируется на чужих влажных губах. Он едва ли понимает, о чём Акинфеев ведёт речь, потому кивает замедленно и шумно сглатывает. Кровь стучит в висках, приливает к паху, кончикам ушей. Игорь берёт его руку и переплетает их пальцы между собой. Никто из команды не замечает этого — все они оживлённо обсуждают матч, пока сердце Дзюбы пропускает удар, а после — заходится в бешеном ритме, гулко ударяясь о грудину. — Пойдём, — произносит Акинфеев на грани слышимости и тянет Артёма к чёрному выходу. У Игоря по векам размазана усталость, и на губах слабая, но тёплая улыбка.

Когда они, никем не замеченные, сбегают от команды и теряются среди гостиничных номеров, Артём целует его в щёку и коротко мажет кончиком языка по уголку рта. Игорь всё ещё семьянин, это — измена, но он едва ли думает о таких мелочах, когда чужие руки стискивают его плечи, скользят вниз, по спине, под резинку шорт, и пропадают меж бёдер, оглаживая мягкую кожу.

Дзюба скребёт его сосок зубами, их пальцы переплетаются, и напряжённые тела плотно жмутся друг к другу, притираясь. Игорь теряется в собственных ощущениях, в чужих сильных руках и тонет, тонет во всём этом многообразии, растворяясь полностью. Ему бы сейчас не помешал душ и крепкий сон, — явно не руки Артёма, стискивающие ягодицы, и их одно на двоих сбитое дыхание: мешанина эмоций и возбуждения, по-подростковому влажных рук и щекотного трепета в грудине.

Кажется, всё под контролем. Артём почти верит, почти ощущает черту и по-прежнему знает, когда сто́ит остановиться. Игорь дышит ему в перекат плеча, цепляется пальцами за волосы и тычется губами в ярёмную вену. Это почти необходимость, тяга на грани разумного, но они не смогут остановиться. Не сейчас.

* * *

Дзюба просыпается от стука воды в душевой, вполне закономерно, один. Форма Акинфеева, аккуратная и выглаженная, висит на спинке кресла; Артём поднимается с постели, проходит вперёд и берёт в руки серую футболку, вдыхая терпкий запах чужого тела.

Игорь выходит из душа, когда Дзюба уже одет и сидит на постели, дожидаясь его. У Акинфеева с кончиков волос срываются капли воды, и на бёдрах — не полотенце, но боксеры.

— Собираешься уйти? — спрашивает Артём, хотя и понимает, какой ответ его ожидает. Смысла углубляться нет, — это не нужно никому из них, — но у него внутри всё выворачивает в иррациональность, когда Игорь коротко кивает, надевая свои шорты. Сегодня он сосредоченный и не рассыпается дисперсией от эмоций; сегодня Артём не нужен ему, и задерживаться в чужом номере — непозволительная роскошь.

Не то чтобы они действительно должны проходить через это сейчас, но Дзюба всё же сглатывает. Сглатывает и молчит, потому что Игорь свой выбор сделал. Да, не в его пользу, но и у Артёма внутри нет полости, которую нужно заполнять. Он не настолько потерян, чтобы ревновать сейчас.

— Это же ничего не значит, так? — спрашивает Акинфеев и невольно хмурит брови. У него покрасневшие кончики ушей, и в движении по направлению ко входной двери читается не столько неловкость, сколько напряжение. Дзюба не сдерживает весёлой улыбки.

— Закономерность наступает после второго, — отвечает он, подмигивая. Игорь дёргает дверь на себя и выдыхает под нос что-то смазанное, бросая на Артёма короткий — чёрт его разберёт, прощальный ли — взгляд.

Возможно, так лучше. В конце концов, и у Дзюбы сердце не из жвачки.

* * *

В следующий раз они сталкиваются в Подмосковье, на одной из баз, арендованных «ЦСКА» и «Зенитом» для совместной — экспериментальной, если честно — системы тренировок, о которой игроки узнаю́т лишь по прибытию на место. Не то чтобы Артём недоволен, но всё же, как ни крути, — это откровенное тихушничество со стороны тренерского состава.

Дзюба застаёт Акинфеева на поле, одного, самостоятельно отрабатывающего новую тактику движений на воротах. Алый солнечный шар роняет рассеянные блики на форму голкипера, его лицо и будто подсвечивает кожу золотом изнутри. Чёрт знает почему, но Артём не решается подойти к нему и пристально следит за чужими плавными движениями из мглы трибун. У Дзюбы спортивная сумка на коленях, и бутыль с водой в руках — во рту резко пересыхает.

— Артём? Дзюба? — Игорь поднимается на трибуны, подходит к нему и улыбается одними лишь уголками губ. — Давно не виделись. Ты собрался тренироваться, так?

— Да, — улыбается он с долей неловкости. Артём всё ещё помнит, чем закончился матч со Швецией, и Акинфеев, несомненно, тоже. — Видел, ты отрабатываешь новую тактику. Помощь нужна?

Помедлив, Игорь соглашается. Это даже мило — его реакция на простой товарищеский жест. Или, скорее, жест вежливости, продиктованный правилами приличия. Не важно. В любом случае, это случается — новый шаг на встречу; шаг к очередному падению, когда губы Акинфеева первыми накрывают губы напротив, и бутыль с водой выпадает из рук Дзюбы, гулко ударяясь о пол.

Подрагивающими от волнения руками Артём обхватывает чужое лицо, поглаживает колючую челюсть и скулы, с оттяжкой отвечая на поцелуй. Это не его инициатива, но он ощущает тягу к Игорю, совсем как тогда, после матча со Швецией.

В итоге, их снова швыряет друг к другу. Дзюба тянет Акинфеева на колени, сбрасывая спортивную сумку, и запускает руки ему под кофту, невесомо оглаживая поясницу и спину кончиками пальцев. Тело Игоря, горячее и сильное, заходится в его руках, точно в сущем трепете, и Артём крепко прижимает его к себе, и целует, целует, жадно скользя пальцами по позвонкам.

Не то чтобы это действительно было чем-то серьезным. Короткая интрижка, сиюминутный порыв. Дзюба не рассчитывает на подобие отношений, регулярность и уж точно не возлагает никакой ответственности — ему это вообще не сдалось всей маной небесной. Просто так выходит, просто его подхватывает бурный поток воды, и он плывёт по течению, скользит смоченными пальцами меж чужих ягодиц. Игорь дёргается и упирается лбом ему в плечо, податливо расслабляясь. В конце концов, это быстрее, чем одному.

* * *

После близости, у Игоря — небрежность движений, ленивый прищур глаз и расслабленность в каждом жесте. Артём обнимает его поперёк талии и смазано целует в скулу. Отчаянные и взмокшие, они прерываются от звонка. На дисплее Артёма — Кристина. Игорь неохотно отлипает от него и надевает свои шорты, ударяя резинкой по прессу. Дзюба сбрасывает звонок, выдыхает расслабленно, ртом, и подбирает с пола бутыль, делая крупный глоток и протягивая её Акинфееву.

Игорь отказывается жестом и хмурит брови, спрашивая:
— Почему сбросил?

— Потому что перезвоню позже, — отмахивается Артём и смотрит, как Акинфеев подтягивает сползшие с колен гетры. — Сбегаешь?

— Это не побег.

Дзюба весело улыбается, и Игорь укоризненно качает головой, спускается по ступенькам трибун, подбирая свой мяч, оставленный у ворот. Артём взглядом провожает его тёмный силуэт, растворяющийся в сумерках вечера, и вытягивает ноги вперёд. В голове — монолог с налётом цинизма. Акинфеев вроде как второй раз бежит от себя.

* * *

Артём сидит на кресле, в тени гостиничного номера, и сутулится, смотрит прямо перед собой, на стакан минералки, в котором — ни единого пузырька. Игорь всё ещё здесь, в его постели, утыкающийся носом в наволочку и сжимающий одеяло в пальцах. На этот раз он приходит без поцелуев, смазки и презервативов. Вроде, просто потому, что внутри что-то голодает без Дзюбы, и никакого настроя на предстоящий матч нет и в помине.

— Я сегодня останусь у тебя, — говорит Игорь, поворачивая голову в его сторону, — если ты не против, — спешно добавляет он, и от этих слов Артём идёт изломом изнутри, потому что это — первый раз, когда они вдвоём; просто так, вне секса.

Игорь приподнимается на локтях и тянется к нему, оставляя на чужой щеке короткий, ничего не значащий поцелуй. Вернее, не поцелуй даже — лёгкое касание губ.

— У тебя что, жвачное сердце? — плюётся Дзюба раздосадованно.

Акинфеев улыбается ему одними лишь глазами, сжимая чужие плечи в плотном кольце тёплых объятий.

Может и так.

Оригиналы: ficbook.net/readfic/7084882 и ficbook.net/readfic/7110367
Профиль на «Книге Фанфиков»: ficbook.net/authors/2841072

@темы: фанфики, футбол, дзюбинфеев

---

ОБНОВЛЕНИЕ1!!!11!

Последний пост, в котором я делала список анимэ, был восьмого января, потому однозначно пора написать новый:

1. просмотрено:
* А ты думал, что твоя жена в онлайн-игре на самом деле не девушка?
* Добро пожаловать в класс превосходства
* Дурочка
* Иная
* Исполнительный комитет признаний в любви (полнометражка)
* Князь тьмы с задней парты
* Конфликт братьев
* Лентяйка Габриэль
* Милый во Франксе

* Монополия моего героя
* Одиночество на двоих
* Рандеву с жизнью
* Токийский Гуль и Токийский Гуль √A
* Хроники Акаши - худшего магического преподавателя
* Цитрус
* Чудачество любви не помеха! ТВ-1 и ТВ-2

2. смотрю:
* 91 день
* Ангел кровопролития
* Больше, чем возлюбленные
* Загадка Дьявола
* Золотая пора
* Кошечка из Сакурасо
* Сладкая жизнь
* Токийский Гуль: Перерождение

Помимо списка анимэ, пора бы написать и обновленный плэй-лист:

црвених цветова – канцелярский нож и любви не миновать
Гражданская оборона – Все идет по плану
Гражданскя Оборона – Моя оборона
Flëur – Я уснула в камере пыток
$UICIDEBOY$ – Sunshine
Broken Social Scene – Hug of Thunder [Full Album]
Imagine Dragons – Natural
Heldmaschine – Todesspiel
Heldmaschine – ®
Heldmaschine – Himmelskörper
Heldmaschine – Sexschuss
Heldmaschine – Nachts am Kanal
Heldmaschine – Weiter!
Heldmaschine – Alles was Du brauchst
Heldmaschine – Radioaktiv
Heldmaschine – Foltergeist
Heldmaschine – Gammelfleisch
Soldatenchöre – Ein Heller und ein Batzen
Heeresmusikkorps 4 Regensburg – Berliner Luft
Lübecker Polizeiorchester und Soldatenchor – Das Lieben bringt groß Freud
SYML – Where's My Love
Woodkid – I Love You
Arctic Monkeys – Stop The World I Wanna Get Off With You

пы.сы. совсем скоро начеркаю запись о своей летней поездке на родину, как только разложу всё это в своей голове. [может, кому и будет интересно /вряд ли/]

@темы: музыка, анимэ, обновление

---

Мини «Дорога домой»

Оригинал: ficbook.net/readfic/6801840

ВНИМАНИЕ! Работа написана мной и все права на ее публикацию также принадлежат мне. Соблюдайте авторское право. Если желаете поделиться с кем-то работой - сообщите об этом. Думаю, с этим никаких проблем не должно возникнуть.

Фэндом: Hetalia: Axis Powers

Пейринг: Германия/Пруссия
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Драма, Психология, Философия, AU, Первый раз
Предупреждения: OOC, Инцест, UST
Размер: Мини, 20 страниц, 4 части
Статус: закончен

Описание:
Человеческое АУ о том, как за одним-единственным послаблением для собственной морали следует целая цепная реакция со всеми вытекающими, вроде побега от своей сути и нежелания признать проблему, которая, несомненно, существует.

Примечания автора:
Если возникнет желание в воссоздании атмосферы, какой её видел автор:
Staubkind — Fühlst Du,
Staubkind — Angekommen,
Staubkind — Einsam,
Staubkind — Mein Herz,
Staubkind — Nur Ein Tag,
Rammstein — Amour.

Глава 1. 1/4

Алое марево заката лениво расплывалось по линии горизонта, размывая чернильные силуэты деревьев, точно акварель. Жара уже сходила на нет, но воздух оставался по-прежнему тяжёлым и тёплым.

Гилберт сидел на террасе, в шатком плетёном кресле видавшем, кажется, ещё времена Аденауэра. От нечего делать, Байльшмидт закурил сигарету, выдыхая тонкие кольца сизого дыма в небо. Должно быть, со стороны его попытки в курение выглядели комично — так сильно в эти моменты он беспокоился о своём внешнем виде.

— Однажды это убьёт тебя, — послышался голос младшего брата сзади. Гилберт пододвинул к себе стеклянную пепельницу и медленно растёр по ней сигарету. Людвиг не любил, когда он курил, но изжить это было уже решительно невозможно.

— Бросил свою подготовку к экзаменам? — лениво поинтересовался Байльшмидт, прикрывая глаза. Он вымотался за день и вполне закономерно желал расслабиться, но, в итоге, не вышло даже прилично затянуться.

— Закончил, — ответил Людвиг и выдвинул второе кресло из-за стола, ножками царапая деревянный пол террасы. Гилберт повернулся к младшему брату, глядя из-под опущенных ресниц. Алые росчерки заходящего солнца играли на истинно гротескных чертах его лица, придавая им ещё больше остроты. Байльшмидт даже невольно залюбовался — в свои восемнадцать с небольшим Людвиг выглядел восхитительно. — Перестань смотреть так пристально. Это смущает.

— Да? — Гилберт весело хохотнул. — Тогда, что ещё смущает тебя? — корпусом он подался вперёд, обхватывая подбородок Людвига двумя пальцами.

— Это всё ты и твои глупые шутки, — нахмурился он, поджимая нижнюю губу. Лицо предательским образом заалело, и горло резко сдавило, точно в тисках. Людвиг не знал, когда именно это началось, но то, в каком свете он смотрел на старшего брата теперь, совершенно точно выходило за рамки дозволенного. Байльшмидт одновременно был для него всем: самым близким, самым родным и самым желанным человеком. — Я собирался сказать, что тебе пришло письмо из Берлина–

— Знаю. Я уезжаю завтра, — перебил его Гилберт, отстраняясь. Руки непроизвольно потянулись к брошенной на стол пачке сигарет, и он вновь закурил, но нервно, совершенно не следя за тем, чтобы выдохнуть дым через рот, и выдыхал, как придётся, даже носом. — Мне не хотелось говорить тебе раньше времени… Теперь же это выглядит глупо.

— Тем не менее, вполне в твоём духе, — голос Людвига был спокоен и невозмутим. — Я хочу сказать, что так было всегда, с самого детства, — Байльшмидт бросил сигарету в пепельницу и вопрошающе обернулся к младшему брату. — Не жди обвинений, их не будет. Просто… Может, этого никогда и не было заметно, но я всегда чувствовал себя подавленным тобой. Я знал, что рано или поздно тебе придётся двигаться дальше, без меня, но не думал, что это случится так скоро.

Гилберт устало откинулся на спинку кресла, запрокидывая голову к кроваво-алому небу. Слова, которые Людвиг наверняка желал услышать от него, всё никак не хотели складываться воедино, мешаясь одной плотной тягучей массой. Конечно, он не смел молчать сейчас — только не когда между ними пролегла эта незримая черта, проведённая младшим братом, — но и говорить не смел тоже. Да, поток слов мог сгладить остроту этого неприятного разговора, но вместе с тем…

— Возможно, так будет лучше для нас обоих, не спорю, — между тем продолжил Людвиг, — потому-то ты должен знать, что всё это время… — он запнулся на полуслове, отчаянно краснея. — Всё это время ты был для меня больше, чем просто старшим братом.

Байльшмидт медленно обернулся в его сторону. Больше, чем старшим братом— Значило ли это, что Людвиг рассматривал его, как… парня?

— Что ты хочешь сказать этим? — нахмурился Гилберт. Под его пристальным взглядом младший брат начал краснеть ещё сильнее прежнего. Повисло отвратительно тяжёлое молчание: неприятное и почти ощутимо давящее. Людвиг молчал, не способный выдавить из себя ни единого слова, и весь как-то ссутулился, упёршись взглядом в доски. Ему хотелось провалиться сквозь пол, умереть на этом же месте, лишь бы не говорить вслух тех грязных слов, что вертелись на языке. — Это то, о чём я подумал?

— Прости меня. Прости за то, что я сказал, — Людвиг поднялся с кресла и собирался было малодушно сбежать, но Гилберт схватил его за запястье, резко потянув на себя. Не удержав равновесия, тот упал на пол, аккурат к ногам старшего брата. — Что ты—

Подрагивающими от волнения руками Байльшмидт обхватил лицо младшего, притягивая его к себе. Он медленно накрыл губы брата своими, скользнув языком в его приоткрытый от изумления рот. Глаза Людвига забавно округлились, но он не смог оттолкнуть Гилберта — не захотел. Старший брат с напором прижимался к его губам и мерно двигал языком во рту, соприкасаясь с языком Людвига. Многообразие ощущений почти ощутимо кружило голову, и он начал отвечать, но бездумно, по большей мере инертно.

Гилберт отстранился и прижался лбом ко лбу младшего брата. Его губы раскраснелись и влажно блестели, алые глаза стали совсем тёмными, с расширенными зрачками, и на щеках выступил едва различимый румянец.

— Как ты? — спросил Байльшмидт, и голос его прозвучал необычайно низко и хрипло. — Людвиг?

— Это было не… То есть, я хочу сказать, что мы не можем—

Когда Гилберт вновь накрыл его губы своими, сомнениям не осталось места. Пальцы старшего брата мягко вплетались в волосы на его затылке, и Людвиг издал первый приглушённый стон в его горячий влажный рот. На короткое мгновение они оторвались друг от друга, прежде чем встретиться губами вновь, более настойчиво.

Неожиданный поток холодного ветра заставил Людвига крупно вздрогнуть всем телом.

— Кажется, пора возвращаться в тепло, — Байльшмидт поднялся с кресла и протянул руку младшему брату.

Уже в доме, притворив дверь, ведущую на террасу, они тесно прижались друг к другу, жадно ощупывая каждый миллиметр доступной для прикосновений кожи. Ощущение рельефного пресса Людвига, его крепкие ягодицы, шершавые подушечки сухих пальцев, скользящие под одеждой с любопытством первооткрывателя — всё это наливалось тяжестью внизу живота и сладко тянуло, отчаянно требуя чужого внимания. От мягкости прикосновений младшего брата всё тело Гилберта трепетало в предвкушении. Их тяжёлое дыхание мешалось воедино, одежда была отброшена прочь, и разгорячённые тела плотно жались друг к другу в попытке полного физического единения. Только физического — душами они, кажется, были едины всегда.

* * *

Утро было стылым и серым. С террасы тянуло прохладой, стелющейся по паркетному полу дома, и потоки ветра, пробираясь через дверь, раздували газовые шторы гостиной наподобие парусов. Гилберт проснулся задолго до младшего брата, когда рассвет ещё только начал заниматься у горизонта, разбавляя плотную серость неба слабыми росчерками розового света.

Людвиг спал, зарывшись лицом в подушку, и его волосы разметались, точно золотой ореол. Улыбка тронула губы Байльшмидта. Воспоминания об их вчерашней близости отзывались приятной ломотой во всём теле. Так или иначе, сегодня он должен был уезжать из Штутгарта. Один, без младшего брата.

Спустившись на кухню, Байльшмидт принялся за приготовление омлета — вершины его никем непризнанного кулинарного искусства.

… Заспанный, растрёпанный и обнажённый, Людвиг зашёл в кухню, когда Гилберт уже заканчивал с завтраком, лопаткой отделяя пригоревшие яйца от сковороды.

— Во сколько ты уезжаешь? — спросил Людвиг, усаживаясь за стол. Байльшмидт вздрогнул от неожиданности, оборачиваясь к младшему брату.

— Буду собираться в половине десятого, возможно, даже пересекусь с родителями, — он неловко улыбнулся и поставил сковороду на подставку для горячего. — Если хочешь—

— Я говорил тебе на днях — сегодня у меня экзамен по немецкому. Хотя, мы можем успеть попрощаться, если ты подвезёшь меня до школы, — Людвиг взял вилку и принялся сосредоточенно резать свою половину омлета.

— Да, конечно. Я не против.

Ненадолго над обеденным столом повисло молчание. Людвиг нарезал омлет на мелкие — чересчур мелкие — кусочки, пока Гилберт возился с упаковкой апельсинового сока, и всё это, несомненно, было ничем иным, как затишьем перед бурей. Очевидно, их последующий разговор обещал стать ею.

— Знаю, тебе вряд ли хочется касаться этой темы вновь, но— спрошу прямо: наша близость… значит ли она для тебя что-то? — Людвиг не выдержал первым. Он отложил вилку в сторону и поднял глаза на старшего брата. Желание позавтракать отошло на второй план. Более того, теперь он наверняка не смог бы протолкнуть в себя ни куска.

— Думаю, нам обоим не помешало бы разобраться со своими мыслями и—

— Я был серьёзен с тобой тогда, — нахмурился Людвиг, — и я действительно люблю тебя, — то, как младший брат сказал это, заставило Байльшмидта ощутимо напрячься. Только этих признаний в любви им не хватало.

— Любовь — не то, чем можно назвать такие отношения, — отрезал Гилберт. — Да, было хорошо, но не путай похоть с любовью. Я хочу сказать—

— То есть, для тебя это не было ничем, кроме банального совокупления?

— Я не говорил этого, просто… не делай скоропостижных выводов. Мы не должны торопиться — вот что я хотел донести до тебя, — пальцами Гилберт разгладил морщинку между нахмуренных бровей младшего брата. — Я не могу торопиться. Не с тобой, — он перегнулся через стол и накрыл его губы, сжатые в тугую полосу, своими. Правда, Людвиг решительно не собирался отвечать на поцелуй, даже когда язык старшего брата стал едва ли не силой раздвигать его губы, проникая в рот. Не получив ответа, Байльшмидт разочарованно отстранился, усаживаясь обратно на своё место.

— Ты хочешь избежать ответственности, вот что я понимаю, — зло произнёс Людвиг, пристально глядя в алые глаза напротив, — но она лежит на нас обоих, как бы там ни было. И я не отступлюсь от своих слов.

Он поднялся из-за стола и вышел с кухни. Всё, что оставалось Гилберту — пялиться на ягодицы младшего брата и ложбинку меж них.

* * *

В салоне машины было холодно, и, как только они пристегнулись, Байльшмидт включил печку. Людвиг не заговаривал с ним после размолвки за завтраком, выдерживая все вопросы и потуги в диалог стоическим молчанием, но, стоило только завести машину, как его рука тут же переместилась на колено Гилберта, ощутимо сжимая чашечку.

— Что?

— Мы— должны будем увидеться с тобой ещё, — рассеянно ответил Людвиг. — Я хочу сказать, что— Ты ведь не собираешься обрывать все связи с семьёй после переезда в Берлин? — его щёки полыхнули румянцем. Да, Людвиг не был до конца откровенен с собой, но и Гилберт тоже. Они были похожи в этом, в своих отношениях.

— Не знал, что это так важно для тебя, — снисходительно улыбнулся Байльшмидт, оборачиваясь лицом к младшему брату. — Наклонись немного, — попросил он, прежде чем взять лицо Людвига в свои ладони и осыпать его мягкими поцелуями. — Я обязательно буду писать и приезжать домой по возможности. Тебе не о чем беспокоиться, потому что когда потребуется — я всегда буду рядом.

Людвиг смущённо накрыл губы Гилберта, медленно, с оттяжкой, лаская их своими в каком-то смазанном порыве. Руки младшего брата скользнули под его рубашку, легко, почти эфемерно, оглаживая поясницу и бока. Гилберт почувствовал, как сладко потянуло внизу живота от этих прикосновений, потому поспешил отстраниться.

— Так мы никуда не уедем, — улыбнулся он. Людвиг отвёл взгляд в сторону и торопливо выпрямился. На языке вертелось столько слов, столько всего он должен был сказать старшему брату сейчас, пока не стало поздно, но вместо этого…

— Да, конечно. Едем.

* * *

«Тебе не о чем беспокоиться, потому что когда потребуется — я всегда буду рядом».

Людвиг запомнил эти слова удивительно точно. Возможно, потому что знал, где-то на уровне подсознания осознавал, что Гилберт, каким бы старшим братом он не старался казаться: заботливым, добрым, самым лучшим на свете, он всё же врал, даже если и сам не до конца осознавал этого. За два года, прошедшие с момента переезда брата в Берлин, Людвиг мог по пальцам пересчитать их встречи, переписки и телефонные звонки, но теперь, сейчас, Гилберт стоял в дверях их родного дома и нервно дёргал ручку своей дорожной сумки. Людвиг поджал нижнюю губу и отошёл от прохода, пропуская его внутрь.

— Кажется, всё это время я искал дорогу домой.

Гилберт растерянно улыбнулся ему, и Людвиг не сдержал своего порыва, стискивая плечи старшего брата в плотном кольце объятий.

— Я рад, что ты снова здесь.

Глава 2. 2/4

Их дом изменился — Гилберт заметил это почти сразу же, стоило лишь ему переступить порог. Изменения на первый взгляд были не существенны, но всё же удивительны, учитывая, насколько консервативными являлись их с Людвигом родители. Пожалуй, в столь неожиданной перемене заключалась заслуга непосредственно младшего брата.

— Многое изменилось, пока тебя не было, — сказал Людвиг, пройдя в гостиную. — Недавно родители переехали и теперь живут в квартире, почти в самом центре Штутгарта. Они оставили дом на нас с тобой. Как видишь, я сделал несущественную перестановку.

— Неожиданно. То есть— Я не думал, что родители вот так просто смогут бросить это место. Они всегда были привязаны к этому дому, прожили здесь столько лет… Я хочу сказать, что он связан с их жизнями слишком сильно. Не понимаю, как было принято решение о переезде.

— Мама настояла на этом, как только я окончил школу. Отца долго уговаривать не пришлось, потому всё решилось довольно быстро. Думаю, родителям захотелось перемен. Знаешь, как освободить захламлённую кладовую…

— Да, думаю— Я понимаю, конечно, — Байльшмидт выдавил из себя неловкую улыбку. В обществе младшего брата он — неожиданно — отчего-то ощущал себя неуютно. Чувство вины будто накатывало на него всякий раз, стоило лишь взглянуть на Людвига. Да и посмотреть было на что, ведь он так изменился за эти два года: раздался в плечах, подрос, накачался. Гилберт ощутил укол зависти, скользнув взглядом на чужой рельефный пресс, обтянутый майкой. — Мне жаль, что так вышло, — неожиданно сказал Байльшмидт, потупив взгляд в пол. — Я был так увлечён новыми перспективами, что совсем забыл о тебе, забыл о родителях. Мне стоило уделять семье куда больше внимания.

— Ничего такого, я понимаю тебя, — отмахнулся Людвиг, — поэтому, давай не будем возвращаться к теме самобичевания, да и ты только с дороги, лучше отдохни. Комната родителей пустует после их переезда, можешь перебраться в неё.

— А наша общая спальня?

— Твою половину я переделал под кабинет. Не думал, что ты решишь вернуться после жизни в Берлине.

— Вот как…

— Да, — кивнул Людвиг, поднявшись с дивана. — В общем, обращайся если что. Мне нужно дописывать своё эссе, поэтому—

— Конечно, хорошо, — натянуто улыбнулся Гилберт. Быть может, все эти перемены были к лучшему — так решил он, бросив свою дорожную сумку на пол. Людвиг поднялся на второй этаж; послышался скрип несмазанных дверных петель, и Байльшмидт с облегчением выдохнул.

Хотелось курить. Подрагивающими пальцами он достал из кармана пачку сигарет и стремительным шагом преодолел гостиную, выходя на террасу. В мысли тут же вплелись воспоминания об их с Людвигом последнем вечере здесь, под рассеянными лучами заходящего солнца, когда он жался к губам младшего брата своими губами. Гилберт с досадой поморщился. Он не должен был думать об этой ерунде — не смел! Вновь ворвавшись в жизнь Людвига, теперь он совершенно точно не имел права вспоминать об их близости и о всех тех ощущениях, что он испытал, когда пальцы младшего брата исследовали его тело; когда их дыхание, чувства и эмоции мешались воедино. Они были неделимы, на короткую ночь стали одним целым, но всё это— От бессильной злости на самого себя Гилберт надломил сигарету. Он должен забыть об этом и больше никогда не вспоминать. Они с Людвигом — родные братья, семья, а в семье нет места плотским страстям и порочным мыслям.

* * *

На часах было пять вечера, когда Байльшмидт принялся за приготовление ужина. В холодильнике он нашёл полуфабрикаты и совсем немного нормальной еды — это не было похоже на того Людвига, которого он знал. Тем не менее, через час их скромный ужин, состоящий из стручковой фасоли, мяса и овощей, был готов. Когда Гилберт собрался позвать младшего брата к столу, тот уже усаживался за своё место.

— Ты приготовил это? — спросил он, указав на свою тарелку. Байльшмидт кивнул в знак согласия, усаживаясь напротив. — Неожиданно. В любом случае, неважно, — Людвиг поднялся и подошёл к холодильнику. — Будешь пиво? Есть светлое, безалкогольное и—

Гилберт не сдержал искренней улыбки. Беспокойство со стороны младшего брата — едва ли не последнее на что он рассчитывал. Так или иначе, было приятно осознавать, что он всё ещё важен Людвигу. В какой-то степени. Гилберт не был уверен в этом, но он, по крайней мере, желал, чтобы всё было именно так: семейное единение, совместный быт и братская забота друг о друге. Раньше он думал иначе, и это было ошибкой, приведшей… Не важно, потому что он обещал не вспоминать об этом больше.

— Я буду то, что и ты, — ответил он.

Людвиг достал из холодильника одну шестиштучную упаковку светлого пива и поставил её на стол.

— Не слишком ли? — Гилберт смерил скептическим взглядом сперва пиво, а после и младшего брата. Людвиг пожал плечами и с невозмутимым видом принялся за ужин. — Завтра ведь четверг, верно? Тебе идти в институт?

— Да… В любом случае, почему это должно беспокоить тебя? — Людвиг недовольно нахмурился. — У меня нет проблем ни с алкоголем, ни с учёбой. Всё в порядке.

— Если ты так говоришь, — Байльшмидт предпочёл сдаться без боя. В конце концов, сколько Людвигу сейчас? Почти двадцать один? Гилберт явно припозднился с моралью для него.

* * *

Пиво закончилось быстро, и пустые стеклянные бутылки теперь стояли на столе, отбрасывая длинные тени на его поверхность.

— Ты стал красивее, — вдруг сказал Людвиг, скользнув подёрнутым алкоголем взглядом по лицу старшего брата. Он подался вперёд со вполне ясным для себя намерением поцеловать Гилберта, но неудачно задел бутылки, и те упали на пол, разбиваясь. Вышло громко — достаточно громко для того, чтобы заставить Людвига отпрянуть. — Я подмету, — смущённый, он встал из-за стола, отправляясь за веником и совком.

После брата из кухни вышел и Гилберт, поспешив подняться на второй этаж, в бывшую родительскую спальню, что Людвиг выделил ему. Где-то внутри Байльшмидта начала разрастаться досадливая злоба на самого себя. Как старший брат, он был повинен в том, что едва не случилось сейчас. Войдя в спальню, Гилберт закрыл за собой дверь. Он расправил постель и лёг, как только услышал шаги младшего брата на лестнице.

— Ты спишь? — спросил Людвиг из-за закрытой двери. Байльшмидт не решился отвечать — ему нужно было время, чтобы убедить самого себя, что ничего не случилось, и это запросто можно спустить на тормозах, списав на пиво. Правда, Людвиг не мог опьянеть от трёх литров. В любом случае, всё дело именно в этом, и во всём, конечно же, виноват алкоголь.

Не получив ответа, Людвиг вошёл в свою комнату. За стеной скрипнула его кровать, и Гилберт с облегчением выдохнул, уставившись взглядом в потолок. Он должен был обдумать их с младшим братом отношения. Та сцена на кухне, когда Людвиг разбил бутылки из-под пива— Он ведь собирался поцеловать его, Байльшмидт понял это почти сразу, стоило лишь перехватить взгляд младшего брата. Да и это напряжение, повисшее в воздухе, когда Гилберт переступил порог их дома…

Стон из соседней комнаты заставил Байльшмидта напрячься. Эти звуки… Людвиг дрочил, и такое невозможно было спутать с чем-нибудь ещё. Гилберт смутился, но вместе с тем ощутил, как потяжелело у него в паху при одной только мысли о том, что младший брат ублажает себя, выстанывая его имя. Гилберт понимал, что всё не должно принимать такой ход. Он возвращался домой без мыслей о Людвиге как о объекте своего желания, но—

Байльшмидт оттянул резинку нижнего белья, накрывая напряжённый член рукой. Звуки, доносившиеся из-за стены, были настолько хорошо различимы, что он, кажется, мог слышать сбитое дыхание младшего брата. Гилберт сжал руку у основания, прежде чем задвигать ей в рваном ритме. Его щёки запылали пуще прежнего, и где-то на периферии сознания всё ещё назойливо мельтешила мысль о Людвиге-брате. Правда, Людвиг-любовник настойчиво вытеснял её своим откровенным образом. Наконец, Гилберт не выдержал — слишком громкий стон из соседней комнаты подтолкнул его к тьме самых сокровенных желаний, и он с готовностью погрузился в её призывно распахнутые объятия. Дальше было только падение, только Людвиг с пронизывающим до самых костей взглядом и припухшими от поцелуев губами; его обнажённое, влажное от пота тело, воскрешённое из воспоминаний двухгодичной давности и трепещущее в руках Гилберта, точно в сладкой истоме.

Байльшмидт ускорился, заскользил рукой быстрее, сжимая член, как если бы младший брат прикасался к нему сейчас в своей грубоватой манере. Гилберту хватило всего пары красочных представлений в своём воображении, чтобы кончить, пачкая пальцы обильным белёсым семенем.

Он побеспокоится о правоте своих мыслей и действий завтра.

* * *

Утро было солнечным, точно в насмешку. Гилберт проснулся от шорохов за стеной, но выбраться из постели не спешил — не хотелось. Так он и пролежал, пока Людвиг не позвал к столу, завтракать. Сегодня Байльшмидт должен был ехать на работу и подтверждать переход из берлинского офиса.

— Подвезти тебя в институт? — спросил Гилберт, подцепив вилкой подозрительно вялую на вид брокколи. Завтрак размороженными овощами не радовал его от слова «совсем» — всё было чересчур пресным и водянистым, потому становилось загадкой, как младший брат выживал при таком питании. Учитывая, что Людвиг был тем ещё крепышом — это становилось чем-то из разряда фантастики.

— Было бы не плохо. У меня заканчиваются деньги, и перечислений от родителей нет уже две недели…

В таком случае становилось ясно, почему холодильник в этом доме был набит непонятными полуфабрикатами.

— Я могу одолжить, если нужно, — Гилберт не стал дожидаться ответа и вытащил бумажник из кармана брюк, протягивая деньги младшему брату. — Держи.

— Ты ставишь меня в глупое положение, — смутился Людвиг, но деньги всё же забрал. — То есть— Я ведь не смогу рассчитаться с тобой. Точно не сейчас.

— Я знаю.

Повисло молчание. Гилберт без энтузиазма поковырял овощи в своей тарелке и решил, что раз уж у них с братом есть время, лучше будет позавтракать где-нибудь.

— Собирайся, — сказал он, поднявшись со своего стула. Овощи с тарелки отправились в мусорное ведро, и Байльшмидт испытал едва ли не эстетическое наслаждение от этого. Там вялой брокколи и место. — Заедем поесть по пути, поэтому поторопись, если не хочешь опоздать на учёбу.

Людвиг передал свою тарелку в руки старшего брата и поспешил выйти из кухни.

Утро начиналось весьма неплохо.

* * *

Полноценный завтрак состоялся в кафе, выбранном Гилбертом в странном порыве ностальгии по ушедшим годам студенческой жизни. Они с Людвигом заняли угловой столик возле окна и сели друг напротив друга.

— Приятного аппетита.

— Да, приятного, — Байльшмидт улыбнулся и взял в руку вилку. Перед ним, на тарелке, стояла стопка горячих блинчиков с масляной лужицей сверху. Этот день, определённо, давал надежду на лучшее. Быть может, ещё один шанс?

* * *

Уже в офисе, после получения бумаг, Гилберт впервые за день задумался о случившемся вчера. Конечно, не хотелось возвращаться к этой теме вновь, поддаваясь самоедству, но иначе он просто не мог. Смотреть на Людвига как на младшего брата, в свете последних событий, было трудно, и в этом Байльшмидт видел свою вину тоже. То есть— ему определенно не стоило дрочить прошлой ночью. По крайней мере, не на образ Людвига.

— Чёрт, — обречённо протянул Гилберт, устраивая своё полыхающее от смущения лицо в сгибе локтя. Он в Штутгарте только день, но за это время, кажется, измотал себя размышлениями на год вперёд, и теперь, оглядываясь назад, с уверенностью мог сказать, что его жизнь в Берлине была едва ли не «немецкой мечтой». Он жил в просторной съёмной квартире с высокими, тщательно выбеленными потолками. Здесь были все удобства, вроде Интернета, водонагревателя, выхода на крышу, где можно было заниматься заказами прямо из дома, лёжа в провисающем гамаке, и, что немаловажно, у него была дорогая кофемашина с гарантией на полтора года обслуживания, принадлежавшая только ему одному. Раз в месяц в гости наведывалась хозяйка квартиры — пожилая фрау Хэлль, вышедшая на пенсию и доживающая жизнь в своём доме, где-то в Потсдаме. Гилберт платил за аренду наличными, и после, по негласной традиции, они пили чай, в который старушка время от времени подмешивала ягодный ликёр… Теперь же у Байльшмидта не было ничего этого, даже кофемашины, которую пришлось продать в связи с переездом, и Гилберт… ощущал себя листком, летящим по ветру. Он вернулся в Штутгарт из-за повышения и перевода в новый офис; точно не из-за семьи. Так или иначе, но неосознанно сведённые к минимуму контакты с ними, в частности, с Людвигом, не сделали лучше никому. Скорее, наоборот, и теперь Байльшмидт ясно понимал, что запутался. Было бы неплохо остановиться, посмотреть на свою жизнь со стороны и понять — всё ли он делает правильно? Вот только это не представлялось возможным.

Гилберт выпрямился и уставился невидящим взглядом в стопку бумаг на своём новом рабочем месте. Он должен был разобраться с этим сегодня, но настроиться на рабочий лад было не так-то просто, учитывая посторонние мысли, которые не давали ему никаких ответов и только мешали сосредоточиться. Людвиг, Людвиг, Людвиг… Он всё никак не желал идти из головы, подводя Байльшмидта к очередному порыву бессильной злости на самого себя.

Да, он не мог отрицать, что младший брат нравится ему, но и признать не мог тоже, ведь они, чёрт возьми, были кровными родственниками!

— Герр Байльшмидт? — стук в дверь резко выдернул его из бурного потока размышлений. — Можно?

— Да, пожалуйста, — ответил Гилберт, выдохнув с облегчением. Как же вовремя была прервана его фрустрация.

* * *

На часах была половина восьмого, когда Гилберт припарковался возле дома, вытаскивая из багажника пакеты с едой. Он позвонил в звонок, и дверь тут же распахнулась. Конечно же, на пороге стоял Людвиг, но— неужели он ждал его всё это время? Возле дверей? Нет, просто смешно.

— Почему ты так выглядишь? — это было первым, что пришло Байльшмидту на ум, стоило лишь взглянуть на младшего брата, одетого в— розовый фартук с рюшами, серьёзно? Похоже, им стоило многое обсудить…

— Если ты про фартук, то я готовил ужин, — ответил Людвиг, забирая пакеты у него из рук. Он направился в кухню и принялся разбираться с едой, пока Гилберт разувался и мыл руки. — Есть сосиски и картофельное пюре, но если хочешь, могу приготовить пиццу из заморозки, правда, не помню, какой у неё срок годности—

— Не суетись, — отмахнулся Гилберт и занял своё место за столом. Людвиг понятливо кивнул и поставил перед братом тарелку с едой. — Спасибо. Как прошёл день?

— Нормально.

Младший брат закусил нижнюю губу и сел за стол с видом бедного родственника. Байльшмидт насторожился, но ничего не сказал, лишь принялся за ужин, с наслаждением втянув запах картофельного пюре. Прошло несколько минут, но Людвиг всё не начинал есть, ковыряя сосиску в своей тарелке.

— Что случилось? — наконец не выдержал Гилберт. — У тебя какие-то проблемы?

— Неважно. То есть— это связано с институтом, и ты вряд ли сможешь помочь мне. В любом случае, ничего серьезного. Можешь не волноваться.

— Я не— Хорошо, как скажешь, — согласился Гилберт, отставив в сторону пустую тарелку. — Если не хочешь ужинать, я могу собрать это в контейнер, и ты сможешь поесть завтра, во время ланча. Что думаешь?

— Пожалуйста. Тогда… Я пойду в душ, хорошо? Уберёшь здесь?

— Да, конечно, — улыбнулся Байльшмидт, поднявшись со своего места. Младший брат скупо улыбнулся ему в ответ, прежде чем выйти из кухни.

* * *

Людвиг вышел из душа и потянулся за полотенцем, когда дверь ванной комнаты распахнулась, и Гилберт зашёл внутрь, тут же замерев у входа.

— Боже, прости меня, пожалуйста! Я думал, ты уже… Дверь была открыта, и я решил… — его щёки вспыхнули ярким румянцем, и Гилберт собрался было выбежать прочь, но младший брат ловко поймал его запястье и потянул на себя. Их губы встретились, и язык Людвига более чем уверенно скользнул в чужой рот. Так он шарил внутри, касаясь языка Гилберта, и толкался глубже, не желая разрывать долгожданного поцелуя, пока резкая нехватка воздуха не заставила их отстраниться друг от друга. Однако, стоило лишь брату вдохнуть, как Людвиг вновь поймал его губы, напористо сминая их своими. Этим поцелуем он будто пытался вдохнуть в Гилберта все те эмоции, что долгое время бушевали в нём самом, превращаясь в пустоту и хаос. Никаких слов не хватило бы, что передать это состояние, поэтому он действовал, оттягивая и вылизывая чужие губы в отчаянной попытке донести свои чувства.

Это не могло длиться долго, и Байльшмидт, отойдя от первичного оцепенения, резко выдернул свою руку из ослабшей хватки Людвига, отталкивая младшего брата от себя.

— Чем ты думал? — зло выпалил он, сжимая руки в кулаки. — Мы, чёрт возьми, братья! Братья, Людвиг! — Гилберт стиснул челюсти, и на его напряжённом лице проступили желваки. — Я не хочу, чтобы наша семья была разрушена из-за такой глупости. Это мимолётное желание, которое непременно пройдет. Ему нет места, понимаешь?

— Я думал— Тогда, два года назад. Мне казалось, что ты был искренен со мной. Или это тоже было «мимолётным желанием»?

Байльшмидт открыл было рот для начала гневной тирады, но не смог выдавить из себя ни единого слова. Людвиг был прав — это действительно не было чем-то серьезным, и если бы тогда он знал, чем обернётся их близость…

— Это было ошибкой. Мы не должны возвращаться к ней вновь, — слабым голосом ответил Гилберт. Да, сейчас он капитулировал, но и Людвигу не помешало бы сделать тоже, если они желали сохранить свои отношения или их ошмётки — не важно. — Прости.

— Пожалуй, ты действительно прав, — неожиданно согласился Людвиг, крепко сжав полотенце в пальцах. — Так будет лучше, верно?

Гилберт слабо кивнул в знак согласия и поспешил выйти из ванной.

Этой ночью ему было не продохнуть.

Глава 3. 3/4

Прошло немногим больше месяца с той сцены в ванной комнате, и за всё это время Байльшмидт почти не пересекался с младшим братом. Он полностью погрузился в работу и едва ли не ночевал в офисе, заваленный документациями и всевозможными отчётами. Откровенно говоря, так было даже лучше, потому что Людвиг вёл себя— слишком нормально с ним? После того разговора, после всей той лжи, которою Гилберт щедро выплеснул на него, поведение младшего брата в корне переменилось. Он словно переместился назад во времени, когда ещё не было той близости между ними и тяжёлой темы порочных отношений. Людвиг будто стал— его настоящим младшим братом? Гилберт точно не понимал этих изменений, потому и старался избегать его по возможности, посвящая всего себя работе.

За всё время, проведённое в новом офисе, он завёл множество знакомств со своими коллегами, и сегодня… Байльшмидт не знал, как всё обернулось таким образом, но на этот вечер у него было назначено свидание, до которого оставалось немногим меньше часа. Гилберт застегнул пиджак и вышел из своей комнаты.

— Собираешься куда-то? — спросил Людвиг, как только он спустился на первый этаж. — В этом костюме… У тебя какая-то встреча?

— Эм— Знаешь, свидание…

— Вот как, — голос Людвига прозвучал обыденно. Не было похоже, чтобы он был расстроен. Тем лучше. — И кто же это?

— Практикантка в нашей фирме, — Гилберт неловко улыбнулся. Ему не хотелось говорить с младшим братом на эту тему, и оставалось лишь надеяться, что тот не станет и дальше развивать этот диалог. — Элизабет, очень— способная девушка.

— То, что она способная и ваше свидание — как это связано?

Байльшмидт едва удержался от того, чтобы ударить себя по лбу. Очевидно, он преуспел в формулировках на года вперёд.

— Я не это хотел сказать. В любом случае, не важно. Мне уже пора идти, поэтому—

— Ждать тебя сегодня? — спросил Людвиг, прежде чем его старший брат успел выйти за дверь, но Гилберт лишь неоднозначно махнул рукой вместо ответа.

Людвиг закрыл за ним и направился в свою комнату. Ужинать не хотелось, поэтому он собрался было приняться за повторение конспектов, но… Мысли о Гилберте вновь закрались в его разум. Это было настоящей пыткой; все их отношения были ею. Самое паршивое — Людвиг не мог переключиться на что-то другое. Его старший брат сейчас отправился на свидание — с девушкой, что немаловажно, — но сам он не смог бы поступить подобным образом. Возможно, для Гилберта их отношения действительно не представляли из себя ничего больше гомосексуальной кровосмесительной интрижки, в то время как Людвиг видел их едва ли не единственно возможными, — так вполне могло быть, но что-то подсказывало ему, что они оба были не достаточно откровенны друг с другом.

Людвиг не хотел и не мог принимать их связь за ошибку. Он не верил в слова Гилберта об этом, и понимал, что брат и сам не верил себе. Он старался отрицать очевидное, но в результате они не решили вопроса, лишь взяли на себя новые роли и принялись безвкусно разыгрывать семью, будто всё должно было быть именно так, и они не были связаны чем-то большим. Людвиг досадливо поморщился. Он знал, что, по меньшей мере, влюблён в Гилберта. Иначе и быть не могло, учитывая, насколько важным для него человеком являлся старший брат. Людвиг действительно любил его, вот только Гилберт упорно не желал видеть этого. В результате, они имели то, что имели — бессмысленный побег от самих себя и бесконечно вращающийся круговорот лжи. Рано или поздно, но и этому должен был наступить конец. Людвиг не знал, что ожидало их после него, и грядущая неизвестность настораживала.

* * *

Гилберт ввалился в его комнату, когда Людвиг уже лежал в постели, уставившись в потолок. Скрип дверных петель привлёк его внимание, и он повернулся, тут же пересекаясь со взглядом старшего брата. Гилберт медленно снял с себя пиджак и повесил его на спинку стула, куда вскоре последовала и рубашка. Людвиг открыл было рот, но Байльшмидт подошёл к нему и, скинув домашние тапочки, забрался верхом на брата, предусмотрительно откинув в сторону его одеяло.

— Что ты—

Гилберт не дал ему возможности договорить, накрывая чужие губы своими губами. Руки Людвига, как по команде, переместились к его голове, притягивая ещё ближе. Поцелуй вышел порывистым и смазанным. Гилберт с жадностью толкался в рот младшего брата, и тот отвечал ему со всей отдачей, на какую только был способен. Когда Байльшмидт отстранился, Людвиг ощутил влагу на подбородке. Он потянулся рукой к своему лицу, но старший брат перехватил её и вновь подался вперёд, слизывая тонкую ниточку слюны.

Воздух между ними стремительно накалялся, и Людвиг отчётливо ощутил своё возбуждение, стоило Гилберту опуститься к его открытой шее, коротко поцеловать дёрнувшийся кадык и заскользить губами ниже, прежде чем остановиться возле пульсирующей венки, накрывая её. Людвиг откинул голову, подставляясь под поцелуи старшего брата. Внизу живота сладко тянуло от его манипуляций, и не верилось, что всё это взаправду, что он сейчас не спит, и Гилберт действительно здесь, целует его, прижимаясь своим телом. Людвиг скользнул руками на чужие плечи, легко сжимая горячую кожу в своих пальцах. Ему нужен был этот контакт, нужен был Гилберт и его обветренные губы, мягкие руки, весь он — целиком и полностью.

— Подожди, — сказал Байльшмидт, когда руки Людвига коснулись его поясницы, и кончики пальцев прошлись над поясом брюк. Гилберт приподнялся и вновь прижался к влажным губам младшего брата. — Я… — он резко отстранился и поднялся с Людвига, — не знаю, что это было. Прости.

Гилберт слез с его кровати и стремительным шагом направился прочь из комнаты.

— Спокойной ночи—

Дверь в комнату захлопнулась прежде, чем Людвиг успел бы ответить хоть что-то. В любом случае, он и не собирался. Брату требовалось время, чтобы разобраться с собой и своими чувствами; Людвиг сделал это раньше, теперь оставалось ждать, когда к решению придёт и Гилберт.

* * *

Утром Людвиг не застал старшего брата дома. Вечером, когда он вернулся из университета, Гилберта по-прежнему не было. Людвиг ждал его до поздней ночи, и когда стало ясно, что брат вряд ли придёт, он устроился спать на диване в гостиной. Возможно, так он смог бы застать Гилберта, если бы тот вернулся утром.

* * *

«Мёртвое» воскресенье началось для Людвига с утренней прохлады и стука дождя по паркетному полу гостиной — вчера вечером он забыл закрыть дверь на террасу, и дождь намочил полы возле неё. Благо, он проснулся почти сразу, и ещё не было поздно собрать воду, пока она впиталась в древесину.

Поскольку завтрак был уже безнадёжно упущен, протерев пол, Людвиг принялся за приготовление обеда. Он окинул содержимое холодильника придирчивым взглядом и не нашёл ничего лучше заранее заготовленного мяса для стейка. Людвиг поставил сковороду на плиту, когда послышался щелчок, с каким открывалась входная дверь. Он выключил конфорку и вымыл руки.

— Людвиг, ты дома? — послышался голос Гилберта из холла. — Очень хорошо, — натянуто улыбнулся Байльшмидт, как только младший брат подошёл к нему. — Нам нужно поговорить. Ты не занят?

— В общем, нет.

— Ладно, — Гилберт снял своё пальто и повесил его на вешалку. — Мы должны поговорить о наших отношениях, — он прошёл вперёд, в гостиную, и Людвиг следовал за ним, полный тяжёлого напряжения.

— О наших отношениях? — переспросил он, поджимая нижнюю губу. Байльшмидт утвердительно кивнул.

— Да. Я хочу сказать, что так больше не может продолжаться, — Гилберт сделал шаг навстречу младшему брату, сжимая его плечи своими пальцами. — Я едва сдерживаю себя и не уверен, что смогу остановиться, если мы продолжим—

Людвиг резко придвинул брата к стене, перехватывая его было взметнувшиеся руки. Он сократил расстояние между их губами, жадно прильнув к влажному рту Гилберта. Стоило лишь его языку пробраться внутрь, как колено старшего брата дёрнулось, ударяя его. Людвиг медленно отстранился.

— Я всегда любил тебя.

Байльшмидт замотал головой и предпринял попытку высвободить руки из крепкой хватки брата, но тот сам отпустил его, обнимая за плечи. Губы Людвига мягко коснулись его щеки, и руки заскользили по спине, успокаивающе поглаживая, прежде чем пробраться под рубашку, касаясь горячей кожи на пояснице.

— Ты весь дрожишь, — прошептал он, опаляя скулу Гилберта своим тёплым дыханием.

— Я и сам знаю, — огрызнулся Байльшмидт. — Чёрт… И во что я вообще ввязался?

Людвиг ласково улыбнулся ему, прежде чем их губы встретились вновь — плавно, осторожно, точно боясь спугнуть момент, они несмело касались друг друга. Гилберт отстранился первым, прислоняясь лбом ко лбу Людвига.

— Что ты делаешь со мной? — прошептал он, коротко прижимаясь к его губам. Людвиг отстранился и опустился на колени возле старшего брата. Его руки несмело коснулись бёдер Гилберта, прежде чем он расстегнул чужие ремень и брюки, спуская их вместе с нижним бельём. — Эй!

Людвиг придвинулся к стояку, обдавая член теплом своего дыхания, и устроил руку у основания, на пробу лизнув головку самым кончиком языка.

— Разве в детстве тебя не учили, что нельзя брать в рот что попало? — весело усмехнулся Байльшмидт, глядя на светлую макушку своего младшего брата. Правда, не до смеха стало, когда Людвиг вобрал в рот головку его члена, окутывая её теплом и влагой. Гилберт шумно выдохнул, упёрся руками в плечи брата, комкая ткань его домашней футболки своими пальцами, и инертно толкнулся вперёд, вынуждая Людвига заглотить глубже. Тот расслабил горло и плотнее сжал губы, прежде чем начать двигаться, насаживаясь почти до упора.

Стоило лишь головке проехаться по рельефному нёбу, как низ живота Гилберта тут же сладко свело. Он не смог удержаться и устроил руку на голове Людвига, нетерпеливо подаваясь бёдрами вперёд, в жар чужого рта. От этой неожиданной настойчивости пальцы младшего брата больно сжали его бёдра, но сам Людвиг отстраниться не поспешил, наоборот — стал работать ртом и языком интенсивнее, заглатывая член полностью.

Он сосредоточенно сосал, выпускал изо рта, дул, а после снова лизал, и от всего этого многообразия Гилберт уже едва сдерживал себя, выстанывая в голос. Ощутив приближающуюся разрядку, он попытался отстранить младшего брата, но тот лишь усилил свою хватку на его бёдрах.

Оргазм был сильным и долгим — струя за струёй, Гилберт изливался в рот Людвига, пачкая его влажные губы и подбородок своим семенем. Наконец, младший брат отстранился, сглотнул и принялся собирать остатки спермы с лица, слизывая её с кончиков пальцев.

— Ты мерзкий, — рассмеялся Байльшмидт, опускаясь на пол рядом с ним. Их губы встретились вновь, и Гилберт мог ясно различить собственный солоноватый вкус, пока их языки переплетались и поглаживали друг друга.

— Как скажешь, — улыбнулся Людвиг, приобнимая его за плечи. Гилберт обнял его в ответ и это— Как ни что другое было похоже на настоящее возвращение домой. Теперь они были здесь; вдвоём.

Примечание: Воскресенье в Германии называют «мёртвым», поскольку в этот день не работают 99.9% магазинов (кроме тех, что находятся на вокзалах), некоторые кафе и рестораны, труднее найти такси.

Глава 4. 4/4

После ужина Гилберта вновь начали терзать сомнения. Верным ли было его решение — пойти на поводу у своих желаний?

— Я забираю твою тарелку, — сказал Людвиг, потянувшись через стол. — Точно не хочешь добавки?

— Нет, спасибо, — Байльшмидт коротко улыбнулся, взглядом проследив за тем, как младший брат поднялся со своего места, прежде чем положить грязную посуду в раковину и включить воду.

— Тебя беспокоит что-то? — спросил он спустя некоторое время. Гилберт не сумел выдавить из себя ответа; впрочем, его и не требовалось — Людвиг и без того почти на физическом уровне ощущал, как червячок сомнений медленно копошился в мыслях его старшего брата. — Выскажись, если хочешь. Мне интересно знать о том, что творится в твоей голове.

Байльшмидт криво улыбнулся. Ему и самому было интересно то же самое.

— Я думаю— не было ли это ошибкой? Мы с тобой кровные родственники — родные братья, — и такие отношения вряд ли понравятся окружающим. Например, родителям. То есть— не то чтобы меня беспокоило чьё-то мнение по этому поводу, но ты и сам должен понимать…

— Ты слишком возишься с этой темой, — ответил Людвиг, споласкивая тарелку. — Это уже произошло, и произошло не раз. Я люблю тебя, ты ощущаешь тягу ко мне — разве этого мало?

— Да! Этого мало для того, чтобы я мог оправдать себя теперь. Конечно, ты сексуальный и горячий, но ведь ты мой брат! А я не могу быть уверенным в том, что буду рядом с тобой завтра, на следующей неделе, через год.

— Ты слишком усложняешь всё, — Людвиг выключил воду и вытер руки полотенцем. — Перестань думать об этой ерунде, — он подошёл к Гилберту и, наклонившись, глубоко поцеловал его. — Я хочу тебя. Вот что важно сейчас, — руки Людвига скользнули под его футболку и мягко огладили бока. Байльшмидт порывисто выдохнул от такого напора и нерешительно обвил шею младшего брата своими руками.

— Людвиг—

— Молчи, пожалуйста, — его влажные губы коснулись чужой шеи, двигаясь ниже, прежде чем остановиться в ложбинке между ключиц, прикусывая кожу.

— Не кусайся! И— ах! не думаешь ли ты, что кухня — не место для— Людвиг! не место для таких вещей!

— Да, ты прав, — согласился он, отстранившись. Гилберт облегчённо выдохнул, но младший брат тут же поднял его и потянул в гостиную.

Они упали на диван, и Людвиг устроился меж заведомо разведённых в стороны ног Байльшмидта, крепко сжимая его бёдра в своих руках. Он наклонился к покрасневшему лицу Гилберта и накрыл его разомкнутые губы, скользнув языком в теплоту чужого рта и пройдясь им по кромке зубов, прежде чем огладить внутренние стороны щёк, наконец, встречаясь с языком Гилберта.

— Ты снова делаешь это, — улыбнулся Байльшмидт, довольно прищурив глаза.

— Делаю что?

Но он не ответил, притягивая младшего брата для очередного поцелуя. Людвиг улыбнулся, пальцами одной руки зарываясь в волосы на чужом затылке, и начал активно отвечать, второй сжимая бугорок в области паха Гилберта, отчего старший брат несдержанно простонал ему прямо в рот, прильнув своим гибким и крепким телом ещё ближе.

— Я был серьёзен тогда, — сказал Людвиг, стоило лишь им отстраниться друг от друга и восстановить сбившееся дыхание. Гилберт поднял взгляд от его влажных губ к глазам, и их взгляды пересеклись — это было тяжело едва ли не на физическом уровне, будто меж них прошёл электрический разряд, — все те разы. Я действительно люблю тебя, и мне важно, чтобы ты принял это.

— Я знаю, и— я, конечно, тоже люблю тебя, — он неловко улыбнулся. — Иначе ведь и быть не могло, верно?

Людвиг широко улыбнулся в ответ, оставляя на щеке Гилберта короткий поцелуй. Обе его руки переместились к поясу старшего брата, стягивая с него сперва домашние брюки, а после и нижнее бельё.

— Не обязательно было заканчивать этот разговор так, — хихикнул Гилберт. — Ты снова убил всю романтику!

Людвиг коснулся его стояка, размазывая выступившую на головке каплю смазки, и скользнул ниже, к мошонке, несильно сжимая яйца в руке. В ответ на это Байльшмидт порывисто выдохнул через рот, толкнувшись бёдрами навстречу чужим прикосновениям. Всё же, они оба нуждались в этой близости сейчас.

Руки Гилберта обвились вокруг шеи младшего брата, и он упёрся в его лоб, едва удерживаясь от возбуждённой дрожи, когда Людвиг снял собственные брюки вместе с бельём, чтобы прижаться к члену Гилберта своим членом и обхватить их ладонью, соединяя вместе, ствол к стволу. Член Людвига оказался немногим толще, и Байльшмидт хотел было выказать ему своё недовольство на этот счёт, но младший брат начал двигать рукой и тереться об него, размазывая собственную смазку по чужому стволу. Его вторая рука продолжила сжимать и поглаживать яйца Гилберта, уделяя активное внимание шовчику, пока он скользил вверх-вниз, срывая с губ напротив несдержанные стоны удовольствия. Да, трение ощущалось более чем, но обоюдная похоть, сбившееся дыхание и горячие ладони Людвига, ласкающие их обоих — всё это стремительно подводило Гилберта к разрядке, и совсем скоро он взвил¬ся в глу¬хом, ис¬су¬ша¬ющем ор¬газме. Следом за ним кончил и Людвиг, пачкая пресс брата и свою руку спермой.

— Ты сводишь меня с ума, — весело улыбнулся Байльшмидт, коротко целуя губы напротив. Людвиг скользнул рукой к своим брюкам, вытаскивая из кармана презерватив, и раскатал его по члену, прежде чем выдавить смазку на пальцы, нажимая ими на разом поджавшийся ануса брата.

— Постарайся расслабиться, — попросил он едва слышно, касаясь чужого влажного виска губами. Гилберт замедленно кивнул в ответ, и Людвиг резко вошёл в него сразу двумя пальцами, до упора. Байльшмидт не смог сдержать болезненного стона, прогибаясь в спине и до побеления костяшек сжимая плечи младшего брата в своих руках. — Всё хорошо, я не двигаюсь. Можешь привыкнуть к этому.

Гилберт благодарно кивнул ему, порывисто выдыхая через рот. Прошло несколько минут, прежде чем Людвиг спросил:
— Как ты себя чувствуешь? Я уже могу—

— Пожалуйста.

Гилберт улыбнулся, и он улыбнулся в ответ, на пробу извлекая пальцы почти на две фаланги, чтобы вновь войти внутрь, раздвигая тугие стенки и оглаживая их; встречая ответное движение бёдрами со стороны старшего брата. Одной рукой Людвиг вновь переместился на заметно окрепший член Гилберта, стискивая его в кулаке и начиная дрочить — медленно, с оттяжкой, отодвигая крайнюю плоть. Байльшмидт приглушённо простонал, и стал сам насаживаться на пальцы брата, до упора, правда, вскоре этого стало откровенно мало, и тогда Людвиг вытащил свои пальцы наружу, закинул ноги Гилберта на плечи, одним слитным толчком входя в брата до пошлого шлепка влажной кожи о кожу.

Гилберт громко простонал в голос, и Людвиг поспешил поймать его губы в поцелуе, прижимаясь к телу брата своим телом и пачкаясь в их общем семени.

— Ты можешь двигаться, я в порядке, — сказал Байльшмидт необычно низким для себя голосом. Людвиг кивнул ему и отстранился, несильно сжимая подвздошные кости брата, прежде чем выйти из него почти полностью и толкнуться вновь. Гилберт вновь простонал, и в этот момент Людвиг перехватил его язык своими губами, вбирая его в рот и одновременно с этим вновь толкаясь бёдрами. Вышло резковато, и от этого Байльшмидт выгнулся дугой, сжимая руки в кулаки. Младший брат успокаивающе погладил его бёдра, переместив руки на ноги, ближе к коленям, и продолжил двигаться, но более медленно, стараясь не доставлять Гилберту ярко выраженного дискомфорта.

С каждым новым толчком Людвиг всё яснее ощущал, насколько близка разрядка. Он перекатывал и мял яйца Гилберта одной рукой, и брат всё активнее, всё развязнее отзывался на эти его ласки, больше не стараясь сдерживать себя. Такое не могло длиться слишком долго: столь желанная близость и длительное воздержание, стоны Гилберта, откровенный вид его обнажённого тела, отвечающего на все касания и манипуляции, — всё это распалило Людвига до предела, полностью заполняя его желанием. Наконец, он кончил, почти в одно время с Гилбертом, с гортанным стоном изливаясь в натянутую на член резину.

— Я люблю тебя, — хрипло прошептал он, выходя из брата. Завязанный узлом презерватив отправился на пол, но это едва ли заботило их сейчас.

Гилберт расслабленно улыбнулся и коснулся щеки Людвига губами.

— Конечно.

* * *

Солнце давно зашло, но они по-прежнему лежали на диване, в обнимку, переплетясь конечностями, без всякого желания вставать. Рука Гилберта блуждала под футболкой младшего брата, поглаживая его пресс, и вскоре от этой нехитрой ласки на Людвига начала накатывать сонливость.

— Знаешь— больше всего я боюсь поторопиться, — едва слышно произнёс Байльшмидт, поворачивая голову в сторону брата. — Поторопиться и потерять тебя. Это было бы—

— Не ты ли обещал мне, что когда потребуется, ты всегда будешь рядом?

— Да, я— говорил так. В то утро, прежде чем уехать в Берлин, — он коротко улыбнулся. Было приятно, что Людвиг запомнил эти его слова. — Не думал, что ты помнишь.

— В любом случае, я лишь хотел сказать, что я всегда рад тебе, и это место… Было бы замечательно, останься ты в Штутгарте навсегда. Здесь, дома.

— Я… — Гилберт растерянно кивнул, не зная что сказать. — Больше не оставлю тебя одного. В конце концов, мы ведь любим друг друга.

Людвиг улыбнулся. Всё же, он дождался этих слов от старшего брата, и… Чего ещё ему оставалось желать? Найдя свою дорогу домой, теперь они были вместе — впервые и по-настоящему.

Это было лучше всего.

@темы: германия, пруссия, фанфики, немцест, хеталия

---

Мини «Карт-бланш»

Оригинал: ficbook.net/readfic/6838397

ВНИМАНИЕ! Работа написана мной и все права на ее публикацию также принадлежат мне. Соблюдайте авторское право. Если желаете поделиться с кем-то работой - сообщите об этом. Думаю, с этим никаких проблем не должно возникнуть.

Фэндом: Hetalia: Axis Powers

Пейринг: Германия/\Пруссия
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Ангст, Драма, AU, Исторические эпохи, Первый раз
Предупреждения: OOC, Инцест, Кинк, UST
Размер: Мини, 5 страниц, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
И Гилберт забирает повязку из рук младшего брата. В конце концов, если Людвиг счастлив, счастлив и он.

Примечания автора:
Временные рамки: 1918—1933 годы.
проститутка!Пруссия. Не предназначено к прочтению людьми тонкой душевной организации.

— Дорогой Боже, если ты существуешь, спаси мою душу, если она у меня есть.
Фридрих II Великий.

Пруссия возвращается домой под утро, когда солнце несмело ласкает брусчатку Берлина первыми лучами, пробивающимися сквозь плотные свинцовые тучи. Он входит в дом, запирает дверь на все замки и едва удерживается от того, чтобы прислониться к стене, стекая на пол. Внутри, под кожей, испачканной грязными прикосновениями потных рук и липкой вонючей спермой, всё ломит и чешется, точно он перемазан там, и вся эта грязь въелась в нутро. Гилберт снимает каблуки и идёт в ванную, запирая дверь на щеколду. Он раздевается, стараясь не смотреть на свою одежду — один из клиентов сегодня порвал его сетчатые чулки и почти выдрал молнию на спине рабочего платья, пока спускал на подол и растраханный зад. Ступая в ванную, Пруссия стонет в кулак, кусая кожу большого пальца. Его поясницу прошибает острой резью, и лишь усилием воли Гилберт остаётся на ногах — всё тело зудится и ломит. Засохшая сперма едва ли не везде; покрывает кожу шелушащейся коркой — такой, что, кажется, не оттереть никакой мочалкой, только жёсткой железной щёткой, сдирая эпидермис в придачу. Пруссия обильно натирается мылом и выливает на голову полную шампуня ладонь. Смыть, ему нужно как можно быстрее избавиться от этой гадости, тщательно вымыв себя снаружи и внутри. Лицо, рот, тело, задница — Гилберт натирает всего себя, но даже этого недостаточно — грязь, въевшуюся в душу, не смыть мылу и воде.

* * *

Проходит около получаса, когда Гилберт выходит из ванной и идёт в свою постель. Германия приходит к нему ещё спустя полчаса и, не произнеся ни слова, ложится рядом. Всем своим естеством Пруссия желает обернуться, но вовремя останавливает себя и отрезвляет, прокусывая нижнюю губу, так что кровь моментально насыщает рот металлическим привкусом. Он лежит и ощущает теплое дыхание младшего брата совсем рядом со своей шеей. Хочется обернуться, коснуться Людвига, поцеловать его — не важно: в лоб, щеку или губы, — но Гилберт решительно не может позволить себе этого. Он не смеет запятнать Германию своими прикосновениями, не смеет очернить его душу собой — только не сейчас, пока он сам полон грязи и чернейшего порока.

— Ты снова был там, — непривычно хриплый голос Людвига разрезает тишину, и Пруссия почти ощутимо вздрагивает от неожиданности. Не хочется отвечать. Тем более — это не вопрос, и Германия, конечно, знает обо всем, что творится на его территории, в частности, в Берлине. — Не молчи, пожалуйста. Говори со мной, брат.

Гилберт набирает полные воздуха лёгкие и выдыхает. Сегодня он обслужил больше десятка клиентов, и прикосновения каждого из них по-прежнему ощущаются на его теле. Пока он не в силах избавиться от этих фантомных ощущений раз и навсегда, а потому, когда рука Людвига тянется к нему, Пруссия резко отодвигается к другому краю кровати. «Не запятнать» — повторяет он про себя, точно мантру. Его младший брат — последнее пристанище морали, и он не может позволить своим желаниям разрушить это немногое.

— Перестань заниматься этим, — просит Германия в очередной раз. В его голосе — усталость и мольба, но это едва ли заботит их обоих, потому что не воспринимается, как слабость. — Пожалуйста, я прошу тебя. Мы найдем другой способ.

Пруссия с трудом сдерживает подступающие слёзы. Его милый, по-прежнему наивный Людвиг… Как же хочется обнять его, зарыться пальцами в мягкие светлые волосы на затылке, чтобы притянуть к себе и целовать, целовать, целовать, пока не онемеют губы. Всё же, Гилберт сдерживается и не оборачивается, лишь шепчет виноватое и тихое:
— Прости.

Германия поднимается с кровати и выходит из комнаты. Бесшумно, точно его здесь и не было. Гилберт думает, что если бы он хлопнул дверью, им обоим было бы легче.

* * *

Вызывающе красная помада смазана губами какого-то совсем ещё юнца с саксонским акцентом. Одной рукой Пруссия гладит шовчик на его яйцах и пытается оттереть свою скулу второй, но выходит из ряда вон плохо — он лишь пачкает пальцы и растирает помаду сильнее прежнего. Мальчишка под ним елозит на простынях, сбивчиво дышит и совсем скоро изливается обильным белёсым семенем. Гилберт долго и внимательно смотрит на свою перепачканную руку, на лихорадочно блестящие глаза и раскрасневшиеся щеки напротив, прежде чем подняться с чужих вспотевших бёдер.

— Прости, — мальчишка виноватым взглядом следит за тем, как Пруссия тщательно вытирает пальцы полотенцем. Гилберт поворачивает голову в его сторону и с ужасом понимает, насколько тот ещё юн. Вчерашний ребёнок, не иначе, ведь дети теперь взрослеют так быстро…

Гилберт качает головой и убирает деньги с прикроватной тумбы. Он отрёк мораль слишком давно, чтобы начать сожалеть об этом теперь.

— Я приду завтра, — обещает мальчишка, натягивая штаны с подтяжками. Пруссия смотрит на него и не может сдержать улыбки — этот саксонский юнец напоминает его младшего брата, и он, пожалуй, единственный приятный клиент Гилберта за всё последнее время.

Мальчишка выходит из каморки, и Пруссия выбрасывает грязное полотенце в сторону. Его ждёт следующий — порядочный бюргер с порядочным брюхом, обрюзгшей мордой и толстыми пальцами. Он входит в комнатку, пыхтя наподобие паровоза, и вытаскивает из кармана хрустящие банкноты, хлёстко касаясь ими щеки Гилберта. Пруссия хоронит отвращение и забирает деньги, пока чужие руки задирают подол его платья, похабно оглаживая мягкую кожу бёдер.

* * *

Германия врывается в публичный дом, к Гилберту, когда тот одевается в платье, пытаясь застегнуть молнию на спине. Людвиг бесшумно подходит к нему сзади и сбрасывает ненужную ткань с угловатых плеч, обхватывая старшего брата поперёк талии.

— Зачем ты здесь? — устало спрашивает Пруссия, стряхивая его руки. Германия болезненно морщится от того, что его вновь отталкивают, но ничего не говорит, лишь недовольно сводит брови к переносице. Если верить часам над головой Гилберта, проходит минута, но тот явно не спешит оборачиваться — это настораживает Людвига.

— Повернись, пожалуйста, — просит он, и голос звучит подозрительно слабо. Пруссия медлит, но оборачивается, и Германия не сдерживает удивления — лицо старшего брата перепачкано помадой, разводами от подводки и запекшейся кровью. — Что это?

— Доволен? — едко интересуется Гилберт, облизывая свои пересохшие губы. На глубине его красных глазах горит яркое пламя — такое, что запросто обожжёшься, стоит лишь засмотреться, а потому Людвиг не выдерживает долгого зрительного контакта, опуская глаза.

— Идём домой, — просит он, сжимая руку старшего брата в своей. — Больше нет нужды заниматься этим — Америка утвердил план Дауэса. Послабления в выплате репараций и привлечение иностранных капиталов в экономику… Теперь всё будет, как прежде.

Прежде чем Пруссия отвечает, проходит, кажется, несколько бесконечностей — невыносимо долгих и вязких, точно патока.

— И за это ты продал свою дырку? — его голос звучит неприятно, и эти полные желчи слова, отталкивающиеся от стен снова и снова, заставляют Германию поморщиться, точно от зубной боли. — Всё это время я старался огородить тебя от подобной мерзости, и что в итоге? Ты мешаешь грязь и постель с политикой? — Гилберт на мгновение замолкает, и Людвиг чувствует, как нервно подрагивает его рука. — Меньше всего на свете я желал, чтобы ты принял на себя клеймо шлюхи. Господи… Я сам наставил тебя на этот путь своим примером.

— Брат…

— Ради Бога, пожалуйста, не говори ни слова, — просит Пруссия, вырывая свою руку. — Не могу поверить. Не могу поверить, что это был Америка…

— Он не трогал меня, — резко обрывает Германия. — Никто кроме тебя никогда не трогал меня, довольно! — Людвиг дёргает старшего брата на себя, набрасывая на его плечи свой военный китель. — Мы идём домой, и это не обсуждается. Никогда больше, слышишь меня?

Пруссия смотрит в ярко-голубые глаза напротив и с трудом сдерживается, чтобы не наброситься на Германию здесь, в этой грязной каморке с пыльными окнами, зашторенными красной тканью. Людвиг подхватывает его на руки, и они выходят прочь. Прочь из самой грязной и позорной главы их истории.

* * *

После ванной они едва доходят до спальни. Гилберт чувствует себя и брата, точно после многих лет воздержания, и это усиливает все ощущения, выводя их на новый уровень.

В первый раз он берёт Людвига без прелюдий — они оба слишком возбуждены, чтобы тратить на это время, а потому всё ограничивается довольно простой схемой: Пруссия закидывает ноги младшего брата себе на плечи и, раздвинув его ягодицы, старательно вылизывает тугое кольцо мышц. Он старается не спешить, но терпение утекает, точно песок сквозь пальцы, поэтому языком Гилберт ввинчивается внутрь, уже будучи лишённым всякой неспешности. Германия под ним стонет от удовольствия, и Пруссия решает — пора. Он наскоро смачивает слюной пальцы и осторожно вводит их внутрь, один за другим, давая младшему брату привыкнуть к новому для него ощущению наполненности.

— Пожалуйста, — точно в бреду шепчет Людвиг, кусая свои губы. Он нетерпеливо подаётся бедрами навстречу движению внутри себя, не обращая внимания на тупую пульсацию и предостережения Гилберта. Пальцы брата раздвигают его изнутри, толкаются, давят на стенки, и всё это невыносимо похоже на изощрённую пытку. — Возьми меня! — выкрикивает Германия, когда Пруссия касается его в особенно чувствительном месте, надавливая и заставляя громко несдержанно стонать — весь самоконтроль Людвига слетает на нет, уступая место одному лишь желанию.

— Тише, — шепчет Гилберт, извлекая пальцы и оглаживая кончиками пульсирующий анус брата. Он кое-как смазывает свой член слюной, прежде чем в первый раз толкнуться внутрь Германии: резко, с оттяжкой, входя на всю длину. Людвиг не сдерживает громкого вскрика, цепко хватаясь за влажные от пота плечи Пруссии, и напряжённо сжимает его кожу в своих пальцах, пока Гилберт не начинает размеренно двигаться. Он делает потуги в аккуратность, но всё же срывается, как только Германия начинает нетерпеливо насаживаться, сжимая свой истекающий смазкой член в кулаке.

Движения Пруссии становятся резче и контрастнее, сопровождаясь пошлыми шлепками влажной кожи о кожу. Он до побеления костяшек стискивает бедра младшего брата — так, что после непременно проявятся синяки — и едва ли не с животным желанием вгоняет свой член в него, сменяя угол проникновения. Теперь все поступательные движения начинают приходиться точно по простате, и Людвиг больше не сдерживает громких стонов — ему слишком хорошо, чтобы заботиться о чём-то столь пустом сейчас.

Совсем скоро Германия изливается, пачкая белёсым семенем свои пальцы и торс. Он неосознанно сжимается вкруг члена старшего брата, но Пруссия чувствует подступающий оргазм достаточно тонко, чтобы успеть выйти, кончая на бёдра Людвига.

Усталые и липкие, они идут в ванную снова.

* * *

Пруссия опускается к напряженному члену младшего брата и сжимает его у основания. Головка течёт обильной смазкой, которую он слизывает одним широким мазком, смакуя терпкий, ни с чем несравнимый вкус Людвига на языке. Гилберт поднимает взгляд к стремительно краснеющему лицу Германии, заглядывая в его подёрнутые возбуждением глаза, и смыкает губы, вбирая налившуюся кровью головку. От переизбытка ярчайших эмоций Людвиг выдыхает через рот, и проворные пальцы Пруссии тут же надавливают ему на язык, заставляя вобрать их внутрь, обильно смачивая слюной. Пока Германия с усердием вылизывает каждую из фаланг, Гилберт принимается за его уретру, массируя её кончиком языка, однако совсем скоро этого становится очевидно мало, и он начинает насаживаться сильнее, максимально расслабляя горло, чтобы заглотить член Людвига полностью.

Как только пальцы оказываются достаточно смоченными слюной, Пруссия с характерным звуком вытаскивает их изо рта младшего брата, раздвигая его ягодицы ребром ладони. В этот раз он деликатничает и не спешит, с осторожностью вводя сначала один палец. Оглаживая бархатные стенки изнутри, Гилберт продолжает с усердием сосать, попеременно облизывая член по всей длине — так, чтобы под языком пульсировали вздутые венки.

— Пожалуйста, быстрее, — просит Германия, облизывая пересохшие губы. Его рука тянется к макушке Пруссии, и пальцы мягко вплетаются в пепельно-белые волосы, задавая новый ритм — более резкий и откровенно нетерпеливый. Гилберт, недовольный такой самодеятельностью, резко вводит в анус брата ещё два пальца, надавливая на него изнутри. Людвиг стонет и теряется в ни с чем несравнимых ощущениях, которые старший брат столь щедро дарует ему. Пальцы Пруссии, его горячий рот и проворный язык… Германия елозит, комкает простыни в пальцах и сбивчиво дышит. Чувствуя подступающий оргазм, он пытается отстранить Гилберта, но тот лишь плотнее обхватывает губами его член.

Людвиг кончает бурно, несколькими сильными струями семени изливаясь в рот старшего брата, пока тот сжимает и мнёт его яйца в своей руке, пальцами второй добираясь до бугорка простаты. Перед глазами у Германии плывут яркие пятна, мешаясь бешеным калейдоскопом цвета. Гилберт выпускает его член изо рта с громким хлюпающим звуком, сглатывает, и одновременно с этим вынимает свои пальцы, приставляя влажную головку члена к анусу. Он входит плавным слитным движением — медленно, не торопясь, чтобы более полно ощутить, как раздвигаются тугие стенки вкруг члена, плотно обхватывая его. Людвиг стонет, подаётся бедрами вперёд, насаживаясь до упора, и тянется к губам Пруссии в требовательном поцелуе, грубовато толкаясь языком внутрь его рта. Гилберт глухо рычит, отвечает, кусает мягкие губы и сжимает пальцами чужие колени, начиная двигаться.

— Сильнее, — стонет Людвиг ему в рот и вновь подаётся на встречу. — Чёрт возьми…

Гилберт усмехается, перемещает руки обратно на бёдра младшего брата, попеременно лаская и стискивая мягкую кожу. Германия хмурит брови и смотрит на него недовольным взглядом. Размеренный неторопливый секс — не для него, вот только Пруссия понимает это слишком поздно. Когда он выходит, собираясь толкнуться вновь, Людвиг ловко переворачивает его, подминая под себя.

— Что это значит? — спрашивает Гилберт с издёвкой. Германия ничего не отвечает, лишь упирается ладонями в его влажный от пота пресс и приподнимается, прежде чем резко насадиться на напряжённый член. — Не больно? — весело интересуется Пруссия, смахивая слёзы, выступившие в уголках глаз младшего брата. Глупый, его глупый Людвиг… — Не двигайся пока, постарайся сперва привыкнуть, — он заботливо гладит Германию по голове, силясь не потянуться к нему с поцелуями. Таким Людвига ещё никто не видел, да и вряд ли увидит когда-нибудь: голубые глаза, полные желания, раскрасневшиеся щёчки, яркие, маняще разомкнутые губы — и всё это только для Гилберта, ни для кого больше.

— Всё нормально, — говорит Германия, наклоняясь к его лицу, прежде чем мазнуть влажными губами по скуле. — Продолжим.

* * * *

На календаре тридцатое января тысяча девятьсот тридцать третьего года. В Германии сложная политическая ситуация.

— Вот, — Людвиг с порога протягивает старшему брату красную повязку с ломаным крестом. — Адольф Гитлер у власти. С репарациями покончено раз и навсегда.

Уголки губ Германии подрагивают в улыбке, и его яркие голубые глаза искрятся так, что Пруссия не смеет сказать: «нет». В конце концов, если Людвиг счастлив, счастлив и он.

И Гилберт забирает повязку из рук младшего брата.

@темы: германия, пруссия, фанфики, немцест, хеталия

---

2/2

Долго не писала, поэтому пора скидывать ОБНОВЛЁННЫЙ ПЛЭЙЛИСТ:

Marty Friedman – RESCUE
Marty Friedman – The Perfect World
Robbie Williams – Party Like a Russian
Killstation – Extinction
The Foals – Afterglow
The Foals – A Knife In The Ocean
The Foals – London Thunder
The Foals – What Went Down
Asking Alexandria – Send Me Home
Asking Alexandria – I Won't Give In
Asking Alexandria – Where Did It Go?
Asking Alexandria – Alone In A Room
Asking Alexandria – Here I Am
Asking Alexandria – When The Lights Come On
Nachtmahr – Mädchen in Uniform
Staubkind – Nur Ein Tag
Staubkind – Mein Herz
Staubkind – Einsam
Staubkind – Angekommen
Staubkind – Abschied
Staubkind – Fühlst Du
Staubkind – Knie' Nieder
Blutengel – Dein Gott
Blutengel – Gott : Glaube
Blutengel – Ich bin das Feuer
Blutengel – Lebe Deinen Traum
Blutengel – Schatten
Blutengel – Verdammnis
Blutengel – Reich Mir Die Hand
Lindemann – Mund
Lindemann – Blut
Megaherz – Beiss Mich
Megaherz – Blender
Megaherz – Das Tier
Megaherz – Herz aus Stein
MARRY ME, BELLAMY – Аниме
монеточка – Каждый раз
монеточка – Super KICA 8bit
монеточка – Ушла к реалисту
монеточка – мама, я не зигую
црвених цветова – дорожная петля
црвених цветова – автостопом в москву
Otto Dix – Вальс
Otto Dix – Любимый немец

@темы: музыка

---

---

1/1

Я шел к этому долгие месяцы и дошел-таки. ОБНОВЛЕННЫЙ ПЛЕЙЛИСТ!
Eisbrecher – Herz aus Eis
Eisbrecher – 1000 Flammen
Eisbrecher – Abgrund
Eisbrecher – Augen unter Null
Eisbrecher – Automat
Eisbrecher – Herz auf
Eisbrecher – Krieger
Eisbrecher – Ozean
Eisbrecher – Tanz mit mir
Eisbrecher – This Is Deutsch
Eisbrecher – Zu Sterben
Unheilig – Hinunter bis auf Eins
Unheilig – Bruder
Stahlmann – Kaltes Herz
Stahlmann – Hass Mich... Lieb Mich
Stahlmann – Tanzmaschine
Stahlmann – Teufel
Stahlmann – Sadist
Stahlmann – Paradies
Stahlmann – Mein Leib
Stahlmann – Goetter
Sabaton – Rise of Evil
Sabaton – Screaming Eagles
Sabaton – Soldier Of 3 Armies
Sabaton – Talvisota
Sabaton – Wehrmacht
Sabaton – Stalingrad
Sabaton – Panzerkampf
Sabaton – Attero Dominatus
Глеб Самойлов – Искушение маленького Фрица
Глеб Самойлов – Дезертир
Агата Кристи – Аусвайс на небо
Агата Кристи – Звездное гестапо
Агата Кристи – Как на войне
БИ-2 – Скользкие улицы
БИ-2 – Полковнику никто не пишет
БИ-2 – Последний герой

@темы: музыка

---

ЛЯТЬ, ШО Я ТАК ОРУ

---

Драббл «—blau»

ВНИМАНИЕ! Работа написана мной и все права на ее публикацию также принадлежат мне. Соблюдайте авторское право. Если желаете поделиться с кем-то работой - сообщите об этом. Думаю, с этим никаких проблем не должно возникнуть.

Фэндом: Hetalia: Axis Powers

Пейринг: Норвегия/Исландия
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Ангст, Даркфик, AU, Первый раз, Любовь/Ненависть
Предупреждения: OOC, Изнасилование, Инцест
Размер: Драббл, 4 страницы, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
Открытым вопросом всегда оставалось одно — кто из них мальчик более северный.

Примечания автора:
изначально планировалось как сборник из двух зарисовок, но, поскольку я больше не пишу, выкладываю лишь одну часть. [у меня извращенное представление о романтике, поэтому думаю, что все же ее модификация присутствует здесь]
The Neighbourhood — Blue
и это действительно красиво — youtu.be/Q94ytj_MkpA
/не сонгфик/
Исландия — Ёйвенд Альфсон, Ёйв.
Норвегии — Кетиль Томассен.

Dunkelblau

Ночь стелется темно-синей шёлковой тканью, и звёзды на ее полотнище рассыпаются миллиардами крохотных алмазов, жадно облизывая землю своим холодным светом. Здесь, на землях Исландии, ночь особенно красива, и каждый раз, с сентября по март, тёмное небо расчерчивают яркие всполохи Северного сияния, такого призрачно близкого, что, кажется, протяни руку и запросто дотронешься до него кончиками пальцев. Норвегия любит проводить такие ночи подле младшего брата, да и земли его Кетилю нравятся откровенно больше своих. Быть может потому, что у Исландии спокойнее, и под боком нет ни надоедливого Дании, ни чрезмерно дружелюбного Финляндии, ни извечно мрачного Швеции, с их постоянными дискуссиями о мебели и рыбе.

— Не спится тебе? — слышится тихий голос младшего брата из-за спины. Видимо, Норвегия так задумался, что даже не услышал его приближения, хотя и половицы на террасе, конечно, по-прежнему тонко скрипят.

Кетиль плавно оборачивается, пересекаясь взглядом с глазами Исландии. Удивительно, что несмотря на ночь, они все же не становятся неопределенно темными, а сохраняют свой редкий аметистовый оттенок, и это выглядит по обыкновению красиво, в какой-то мере даже необычно, точно радужка подсвечивается изнутри. Норвегия встряхивает головой, и его волосы разлетаются под дуновением лёгкого северного ветра.

— Разве это не твоя тема «а мой брат лезет с ненужной опекой»? — спрашивает он едва ли не лениво, склоняя голову на бок, как если бы она внезапно стала тяжелее. Исландия вдруг краснеет от этих слов, отводит взгляд в сторону, и его тонкие брови легко сдвигаются к переносице. Тем не менее, уходить Ёйвенд явно не торопится.

— Не мог бы ты полежать со мной немного? — смущённо спрашивает Исландия, краснея сильнее прежнего. Норвегия невольно умиляется такой по-детски беспечной просьбе младшего брата, но отказать, конечно, не решается, поэтому делает шаг на встречу Ёйвенду, прежде чем заключить его в объятия: удивительно теплые и приятные, несмотря на извечно холодный, точно в нем воедино слились все темные воды северных морей, взгляд Кетиля. — Ты мне ребра сжал, отпусти.

Норвегия улыбается одними лишь уголками губ — младший брат, конечно, не видит этого, — и лишь сильнее стискивает Исландию в своих руках, носом зарываясь в приятно пахнущие морозной свежестью волосы на его макушке.

— Ты что, обнюхиваешь меня? — едва ли не взвизгивает Ёйвенд, пытаясь оттолкнуть бесстыжее тело прочь. Кетиль ведь знает, что у него гормоны и эмоциональная нестабильность, тогда зачем все это?

В следующее мгновение случается непоправимое — острое колено Норвегии вдруг касается бедра Исландии, отчего того бросает в крупную дрожь. По правде говоря, Ёйвенд не понимает, не знает отчего у его тела столь неоднозначная реакция на старшего брата, и это сбивает мальчишку с толку, путает все его мысли в один несуразно огромный ком. Ис совершенно точно не имеет ни малейшего представления о том, что с ним происходит, как и не знает, что об этом думает Кетиль.

— Тебе, значит, не терпится?

— О чем ты? — наверняка глупо переспрашивает Исландия, но поделать ничего не может — он и впрямь не до конца соображает, что сейчас происходит, да и слова Норвегии различает с трудом.

— Твой член, — бесстыдно говорит Кетиль, накрывая его пока ещё не достаточно рельефный бугорок в области паха. — Хочешь чтобы я трахнул тебя? — шепчет он не своим голосом: более проникновенным, низким, буквально на грани интима. — Хочешь чтобы я был первым у тебя, м?

Исландия краснеет и одновременно с этим бледнеет — рука старшего брата сжимает его сквозь брюки и белье, отчего с приоткрытых губ срывается что-то жалобное, почти жалкое. Ёйвенд пытается дёрнуться, выбраться из плотного кольца братских объятий, но Норвегия не позволяет ему сделать этого, сжимая плечи Исландии крепче прежнего.

— Пусти, пожалуйста, — просит Ис шепотом. Кетиль внимательным взглядом смотрит в его глаза, но, очевидно, не находит в них яркого, чётко оформленного протеста, а потому игнорирует эту просьбу, накрывая чужие губы своими сухими горячими губами. Он целуется не так, как Ёйвенд обычно представлял это: губы у Норвегии резковато шевелятся, он нетерпеливо толкается языком в рот младшего брата, и в каждом из этих поступательных движений читается едва ли не агрессия, какая-то животная страсть. Исландия смотрит на Кетиля широко распахнутыми глазами, и в голове у него вспышкой яркого света пролетает последняя здравая мысль — оттолкнуть, пока не стало слишком поздно. — Отпусти меня! — вскрикивает Ёйвенд, предпринимая очередную попытку сбежать. Неудачно.

— Не противься себе, пожалуйста, — просит Норвегия, подталкивая младшего брата ко входу в дом. Северный ветер крепчает.

— Ты не понимаешь!

— Нет, это ты не понимаешь, — вздыхает Кетиль, как только они оказываются внутри дома, в тепле. Ис было дёргается снова, но Норвегия успевает перехватить брата за запястья, пригвоздив его к стене весом своего тела. Положение становится ещё более компрометирующим: острое колено меж разведенных ног, близость лиц, мешающееся воедино горячее дыхание. Щеки Исландии вспыхивают лихорадочным пламенем, стремительно краснея, и это выглядит до того обезоруживающе прекрасно, что Кетиль не сдерживается, жадно прильнув к губам брата вновь — настойчивее, резче. Его поцелуй невообразимо далёк от формата «стандартный братский», и как только язык принимается чертовски пошло хозяйничать в чужом рту, у Ёйвенда подкашиваются колени, и он едва не падает — сильная рука старшего брата вовремя успевает подхватить безвольно обмякшее тело.

— Пожалуйста, — шепчет Ис, кусая губы. Рука Кетиля грубо избавляется от его пижамных штанов, отбрасывая их в сторону. Ёйвенд пересекается взглядом с холодными глазами брата, и не видит в этих блестящих стёклышках ничего, кроме жаркой похоти. Исландия спешно отводит взгляд в сторону, силясь не заплакать от досады — его старший брат не такой; это не он. Норвегия не может прикасаться к нему так, не может сжимать его член, грубо лаская. — Хватит…

Ис всё же не сдерживается — слёзы скатываются по его щекам, и с губ срывается судорожный всхлип. Кетиль губами собирает влагу с лица брата, но руку свою с члена не убирает, продолжая сжимать плотное кольцо пальцев на поблескивающей смазкой головке. Ёйвенд со свистом выталкивает воздух из лёгких, когда рука брата касается его мошонки, проходясь кончиками пальцев по шёвчику. Норвегия снова тянется к губам брата, до крови прикусывая их, прежде чем собрать выступившие капли, перекатывая на языке металлический привкус.

— Я не хочу, чтобы тебе было больно, — говорит Кетиль, — поэтому не сопротивляйся, пожалуйста.

— Не могу. Мне неприятно, отпусти.

— Тш-ш-ш, — шепчет Норвегия, убирая одну свою руку и вплетая пальцы в мягкие волосы брата. — Расслабься и верь мне.

Исландия беззвучно соглашается и сдаётся, безвольно опуская руки — как бы он не старался выбраться, сбежать от старшего брата не выйдет — Кетиль не его соперник, да и явный перевес в силе на чужой стороне. Ис судорожно вздыхает. Норвегия дрочит ему грубо и неаккуратно, даже ладонь свою облизнуть для снижения трения не думает, двигая рукой сухо, в рамках одного изначально заданного темпа. Такие касания навряд ли способны возбудить, а потому напряжение внизу живота стремительно сходит на нет — незамысловатых действий для Ёйвенда оказывается недостаточно.

— Хорошо, теперь повернись, — просит Кетиль обманчиво ласково, касаясь щеки брата тыльной стороной ладони. Исландия повинуется и через мгновение ощущает, как пальцы старшего брата раздвигают его ягодицы, скользнув к тугому колечку мышц. Кончик одного несильно надавливает, проникая внутрь, и Ёйвенд вскрикивает — не столько от боли, сколько от неожиданности. Норвегия на пробу входит сразу на две фаланги, пошло поглаживая Исландию изнутри. Это неоднозначное ощущение сбивает Ёйвенда с толку, но как только Кетиль добавляет второй палец, ничего кроме режущей боли Исландия уже не испытывает. — Не зажимайся, — шепчет Норвегия, плотно прижимаясь к нему со спины — так, что его каменный стояк теперь упирается младшему брату в бедро. От такой ужасающей откровенности Ис больно кусает внутреннюю сторону щеки.

Хочется выть, царапать стену ногтями, пока тонкие пластины не сотрутся; хочется стучать по ней костяшками, разбивая их в кровь… Всё, лишь бы этот фальшивый, далекий, грубый Кетиль исчез. Исландия заходится в беззвучной истерике, плотно сжимая руки в кулаки — до следов тонких полумесяцев от ногтей.

Норвегия бесцеремонно толкается пальцами внутри, прокручивает их, давит на стенки и совсем скоро добавляет третий — так, что боль становится яркой, как никогда прежде. Ёйвенд кричит в голос, непроизвольно сжимается вкруг чужих пальцев, и перед глазами у него становится тёмно-синее небо с миллиардами холодно мерцающих звёзд. Он готов выпасть из реальности, хоть сейчас распасться на атомы, стать частью космической пыли — что угодно, лишь не здесь, лишь не с этим человеком.

Наконец, Норвегия вытаскивает пальцы — это сопровождается болью, но более тупой, и Исландия вздыхает на мгновение облегченно, прежде чем член брата резко толкается внутрь, одним слитным толчком входя сразу до основания. Слезы вновь собираются в уголках глаз Ёйвенда.

— Потерпи совсем немного, — просит Кетиль так, будто ему действительно есть какое-то дело. Ис судорожно всхлипывает и ничего не отвечает. Слезы катятся по его щекам, разбиваются о паркетный пол комнаты, и внутри что-то идёт жутким изломом, сотнями мелких трещин. Мир сужается до одной единственной комнаты, время — до одной единственной ночи, и больше не остаётся ничего, кроме тёмно-синего цвета, мешающегося бешеным водоворотом.

@темы: норвегия, фанфики, инцест, исландия, хеталия

---

Я подумаю над этим

The Neighbourhood - A Little Death от Skitalets на Rutube.

Горела вывеска: «Свободные номера»
Въехали постояльцы,
И вызвали консьержа.
Это был номер для двоих
С заплесневелыми трубами
И кроватью из дерева.
Сосед стучал...
Но никто ему не открыл.

Прикоснись ко мне, да,
Я хочу, чтобы ты прикасалась ко мне там.
Дай мне почувствовать, что я дышу,
Чувствовать, что я человек.

Танцы всю ночь,
Водка и спрайт,
Мелькание силуэтов -
Ночь, которую они никогда не забудут.


Прикоснись ко мне, да,
Я хочу, чтобы ты прикасалась ко мне там.
Дай мне почувствовать, что я дышу,
Чувствовать, что я человек.

Она искала смерти на двуспальной кровати,
А он сказал: «Дорогая, убийственно выглядишь,
Так что теперь ты мертва».

Прикоснись ко мне, да,
Я хочу, чтобы ты прикасалась ко мне там.
Дай мне почувствовать, что я дышу,
Чувствовать, что я человек.

Прикоснись ко мне, да,
Я хочу, чтобы ты прикасалась ко мне там.
Дай мне почувствовать, что я дышу,
Чувствовать, что я человек, снова...

---

Драббл «Нервно»

ВНИМАНИЕ! Работа написана мной и все права на ее публикацию также принадлежат мне. Соблюдайте авторское право. Если желаете поделиться с кем-то работой - сообщите об этом. Думаю, с этим никаких проблем не должно возникнуть.

Фэндом: Hetalia: Axis Powers

Пейринг: Норвегия/Исландия, Дания
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Флафф, PWP, AU, Первый раз
Предупреждения: OOC, Инцест, UST
Размер: Драббл, 3 страницы, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
У Норвегии есть фьорды, Тролль и феи; у Исландии нет ничего, кроме ледников, мистера Пуффина и любви к старшему брату.

Примечания автора:
Присутствует косвенный: Дания/Норвегия.
Исландия — Ёйвенд Альфсон, Ёйв.
Норвегии — Кетиль Томассен.

С очередной встречи с Данией Норвегия возвращается ближе к ночи, когда чернильно-чёрная стрелка часов в холле стремительно перемахивает за одиннадцать, и в доме царит тягучая, точно лакричные конфеты, тишина; должно быть, Исландия уже спит. Кетиль тихо поднимается на второй этаж, открывая дверь в их с Ёйвендом спальню.

— Долго тебя не было, — доносится голос младшего брата из кокона одеял на расправленной постели. Норвегия даже вздрагивает от неожиданности, и лёгкая улыбка мягко касается его губ. Неужели Ис ждал его всё это время? — Как прошла встреча с братом Данией? — холодно интересуется он, прежде чем перевернуться лицом к Норвегии, когда тот ложится рядом.

— Ничего такого, — флегматично отмахивается Кетиль. — Правда, тебе не стоит называть Данию братом.

Исландия робко улыбается, и Норвегия чувствует, как ощутимо вздрагивает его внутренняя установка, как дергается спусковой крючок и каждая клетка тела оказывается пронизанной тяжёлым напряжением. Ёйвенд придвигается ближе, вытаскивает руки из одеял и неуловимо проводит ледяными кончиками пальцев по виску брата. Его прикосновения лёгкие и приятные, от них тело окутывает волна тепла, и эти ощущения едва ли способны сравниться с резкими и откровенно бесцеремонными касаниями Дании.

— Если ты так говоришь, — выдыхает Исландия, соглашаясь. Правда, Кетиль явственно видит грозовые разряды в темных глазах напротив; видит неприятное движение мысли в чужой радужке, и это ему отчего-то совершенно не нравится. — Значит, Дания не брат тебе?

— Не брат.

Ис растерянно улыбается, и улыбка эта выходит кривой, ломанной, откровенно говоря, не очень приятной. Норвегия не сразу замечает, но уголок чужих губ едва подрагивает. Нервно.

— Не брат, но любишь ты его сильнее.

— Глупость, — усмехается Кетиль. — Тебе хочется спать, и ты несешь полнейшие глупости.

— Ты врешь мне, Нор. У тебя в глазах все написано. Да и я не маленький мальчик, знаю, чем вы с Данией занимаетесь, — выпаливает он на одном дыхании. — Почему он, а не я? Почему ты не хочешь делать этих вещей со мной?

Кетиль устало прикрывает глаза на несколько секунд. Ситуация становится сложнее некуда, и самое главное, что он мало как способен повлиять на нее, ведь в последнее время Исландия сильно изменился — с тех самых пор, как экспертиза доказала их прямое родство, — и теперь влиять на него становилось все труднее. Лёгкая улыбка вновь трогает губы Норвегии. Видимо, его мальчик вырос.

— Моя душа принадлежит тебе, — на грани слышимости шепчет Ёйвенд. — Я тебя…

Кетиль не позволяет ему закончить, переворачивая младшего брата на спину и устраиваясь верхом на его бедрах. В первую секунду на лице Исландии мелькает замешательство, но после теплая ладонь старшего брата едва ли не с трепетом ложится на его щеку, поглаживая, и от этой нехитрой ласки Ёйвенд теряет ощущение пространства и времени, балансируя на границе между реальностью и сном, крайне смутно осознавая происходящее.

— Ты такой красивый, — говорит Норвегия, склоняясь ближе к лицу брата, опаляя его кожу своим теплым дыханием, глядя прямо — глаза в глаза. Исландия приоткрывает рот, выдыхая, и Кетиль тут же накрывает его губы своими губами, проникая языком внутрь. Поцелуй выходит медленным, влажным и сладким. Таким, каких с Данией у Норвегии не было никогда: Кетиль касается мягких губ брата снова и снова, стоит только набрать побольше воздуха в лёгкие; толкается в упоительный жар рта своим языком, поглаживает чужой язык, пропускает его в свой рот, посасывая, прежде чем выпустить, а после слизывает блестящую ниточку слюны с подбородка.

Суть происходящего доходит до Ёйвенда, только когда старший брат проходится языком по его теперь уже сомкнутым губам, кончиком дразняще толкаясь в уголки. Исландия смущённо отстраняется, прикладывая руку к пылающему рту.

— Нор…

— Посмотри на меня, — просит Кетиль, мягко касаясь разметавшихся волос брата. Ис шумно сглатывает, прежде чем заглянуть в темные глаза Норвегии, блестящие чем-то чересчур ярким, ощутимым почти на физическом уровне. Нор ласково улыбается, приподнимается, расстёгивает лёгкую ночную сорочку Ёйвенда, прежде чем коснуться его груди горячими губами. — Я хочу слышать тебя, — шепчет Кетиль, облизывая сосок брата, вбирая его в рот и посасывая. Горошина медленно перекатывается между зубами, и Исландия отнимает руку от своих губ, издавая нечто отдаленно смахивающее на сдавленный стон. — Ис…

Рука Норвегии ложится на его аккуратный член и медленно скользит вниз, сжимая мошонку. Ёйвенд вскрикивает от неожиданности, комкая простыни руками.

— Что ты делаешь? — испуганно шепчет он, когда старший брат смещается вниз, устраиваясь между его разведенных в стороны ног.

— Не бойся, — улыбается Норвегия. — Все хорошо, просто доверься мне.

Язык старшего брата на пробу касается головки члена, поблескивающей смазкой, и медленно скользит вниз, лаская уздечку. От столь откровенных действий тело Исландии пробивает крупной дрожью, и с его губ срывается приглушённый стон. Кетиль довольно улыбается такой реакции и плавно насаживается ртом на колом стоящий член, пошло и в высшей степени развратно, причмокивая губами при этом. Он лижет, вбирает пульсирующую плоть, обводит кончиком языка каждую вздутую венку, прежде чем поцеловать, дунув на поблескивающие в темноте влажные следы слюны. От контраста эмоций у Иса голова идёт кругом, точно он на безумной карусели, которая крутится волчком и торопится куда-то.

— Тебе хорошо? — вопрос риторический, и смеющиеся глаза Норвегии говорят о том, что он заранее знает ответ, но Ёйвенд все же отвечает, весьма красноречиво выгибаясь в спине, когда старший брат насаживается своим влажным горячим ртом до основания, начиная интенсивно сосать.

Исландия теряется в ощущениях: жаркое дыхание брата внизу живота, его теплые руки, вычерчивающие выступы ребер и остроту подвздошных костей, сухие губы попеременно касающиеся члена, упоительное ощущение глотки, стоит только проехаться по ней головкой — все это мешается в сумбур, жуткий по содержанию желания и не столько простой любви, сколько ее чистейшей квинтэссенции. Ёйвенд слишком неопытен, чтобы долго терпеть это томление, поэтому кончает он быстро, изливаясь аккурат в рот брата, перед этим предпринимая слабую попытку отстраниться.

— Как же… — рассеянно улыбается Кетиль, пошло облизывая губы. Он вновь меняет положение, и теперь они снова оказываются лицом к лицу. Норвегия первым подаётся вперёд, приникая к губам брата в совершенно ином, по сравнению с предыдущими, поцелуе. Теперь его губы сухие, они с напором жмутся к губам Ёйвенда, и язык властно пробирается в рот. За одно лишь это короткое мгновение он так резко меняется, что теперь Кетиль предыдущий: ласковый, трепетный и нежный, кажется человеком абсолютно другим. — Как же ты хорош, — шепчет он в приоткрытые губы, очерчивая их контур кончиком языка. Норвегия грубо сжимает руку на шее брата, пальцами второй зарываясь в мягкие волосы на его макушке. Исландия дышит через раз, несмело и неопытно отвечая, устраивает руки на чужих плечах, толкается языком на встречу его языку, мягко оглаживая кожу Кетиля. Холодные пальцы Ёйвенда начинают согреваться.

Он смотрит прямо в глаза брата во время следующего поцелуя. Смотрит и думает о том, что у Норвегии есть фьорды, Тролль и феи. Норвегия важный член Северной Семьи, а ещё Дания любит его, и сексом они занимаются, конечно, не в качестве лучших друзей. В тоже время, у Исландии нет ничего, кроме ледников, мистера Пуффина и любви к старшему брату. Достаточно ли этого?

— Снова думаешь о своих глупостях? — спрашивает Кетиль, разрывая поцелуй. — Впрочем, не отвечай, я по глазам понял, — он резковато перекатывается, перемещаясь с бедер Исландии обратно на кровать. — Я люблю тебя, не беспокойся о прочем, — как-то беспечно улыбается Норвегия, устраивая свою руку поперек узкой талии брата.

— Любишь?

— Люблю, — соглашается он, вплотную прижимаясь к телу напротив. Кетиль такой горячий, что этого тепла спокойно могло бы хватить на двоих. — Давай спать? Завтра опять собрание, будем обсуждать новые варианты мебели…

Исландия кивает в знак согласия, после чего Норвегия оставляет в уголке его губ лёгкий, едва ли не целомудренный поцелуй. Им многое нужно обсудить завтра.

Ёйвенд прикрывает глаза, улыбаясь нервно, но довольно.

@темы: норвегия, фанфики, инцест, исландия, хеталия

---

О ЛЮБИМОМ НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКЕ

Почти месяц ничего не писала, и причиной тому бешеная, буквально безумная загруженность в школе, попытки спланировать бюджет, домашняя работа, книги, рассказы, стремительно ухудшающее зрение и далее по списку... а так же, изучение немецкого. Не знаю, писала ли я о том, КАК мне нравится немецкий язык, поэтому этот пост будет всецело посвящен моей любви. Во-первых, я изучаю немецкий самостоятельно, и возможно, в этом и заключается весь тот геморрой, что возникает время от времени. По немецкому веду две тетради: теория и словарик, поподробнее расскажу о первом. Теория. КАК МНЕ НРАВИТСЯ ТЕОРИЯ! Ладно падежи, ладно мои ЛЮБИМЫЕ артикли перед существительными, но вот с чего начался психоз, так это с образования множественного числа. В НЕМЕЦКОМ, кто не знает, ПЯТЬ ТИПОВ ОБРАЗОВАНИЯ МНОЖЕСТВЕННОГО ЧИСЛА! Немецкий - язык практичный, легкий; говорили мне. Так вот, ЭТО ВСЕ ЛОЖЬ, как тортик. НЕМЕЦКИЙ НИ ЧЕРТА НЕ ЛЕГКИЙ ЯЗЫК! ПОДУМАЙТЕ НЕ ДВАЖДЫ ДАЖЕ - ЧЕТЫРЕЖДЫ, ЕСЛИ СОБИРАЕТЕ НАЧАТЬ УЧИТЬ ЕГО. Не знаю как у других, но в общем плане он довольно-таки сложный. Вчера я, например, разбирала построение повествовательного предложения. СКОЛЬКО ВАРИАНТОВ СОСТАВНОГО СКАЗУЕМОГО (5)! СКОЛЬКО ТОНКОСТЕЙ, ОТНОСИТЕЛЬНО Mittelfeld (та часть, что находится между двумя частями составного сказуемого) (7)! В общем, люблю я немецкий, а потому только из-за этого и не бросила еще. Если же сравнивать его с английским, второй, конечно, проще - сложнее лишь в плане прочтения.
Во-вторых, проблема, которая возникала у меня первое время (и сейчас иногда, ведь я не так уж и много занимаюсь языком в силу подготовки к экзам) - это прочтение S и Z. Если S в начале слова я еще читала как З почти всегда, как только вообще научилась относительно читать, то с Z проблемы порой возникают и сейчас. Z в немецком читается, как Ц, в английском, как З. Угадайте, как я читаю ее чаще, изучая Веселый Английский со второго класса.
Помимо прочего не могу не написать вот о чем... НЕНАВИЖУ СОЧЕТАНИЕ БУКВ AU. Почему оно так ебет мой мозг? Какого хера иногда это ЯУ, а не АУ??
И все же, люблю немецкий. Звучание слов - это что-то.

@темы: немецкий язык, стадания

---

Мини «Hallelujah»

ВНИМАНИЕ! Работа написана мной и все права на ее публикацию также принадлежат мне. Соблюдайте авторское право. Если желаете поделиться с кем-то работой - сообщите об этом. Думаю, с этим никаких проблем не должно возникнуть.

Фэндом: Гравити Фолз

Основные персонажи: Билл Сайфер (Билл Шифр), Диппер Пайнс
Пэйринг: human!Билл/Диппер
Рейтинг: NC-17
Жанры: PWP, AU, Songfic, Мифические существа
Предупреждения: OOC, Кинк
Размер: Мини, 7 страниц, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
Отче приподнимает уголки губ и малость подается вперед, отчего Диппер шарахается, больно врезаясь поясницей в подлокотник скамьи. Он в божьей обители и прямо напротив — сам Воланд. church-кинк.

Примечания автора:
Rammstein — Hallelujah.
играю на нестабильности и контрастах; это как плохой коп — хороший коп, потому что выходит весьма паршиво.

Er ist fromm und sehr sensibel
An seiner Wand ein Bild des Herrn
Er wischt die Flecken von der Bibel
Das Abendmahl verteilt er gern

В церкви душно, сумрачно и кадило вовсю дымит ладаном. Лики святых, покрытые позолотой, с глухой надменностью взирают из гниющих киотов, и Диппер невольно кривит губы, ощущая, как к горлу подкатывает комок отвращения. Мать молится на распятие и крестится, прежде чем подойди к отцу Уильяму, сжимая руки в замке на груди, и тихо зашелестеть что-то. Диппер не слушает — рассматривает истекающие воском свечи на паникадиле и думает, что церковная утварь действительно лучше всего смотрится на алтаре революции.

— Идем, — отец Уильям протягивает ему руку ладонью вверх, и тот неловко ведет плечами, но вкладывает свою вспотевшую ладонь в его, глядя прямо глаза в глаза. Взгляд святого отца неприятный, стылый и колючий — терновой лозой по коже, кристаллами льда в самое сердце, вспарывая грудину и обламывая острые выступы ребер.

Они присаживаются за одну из дубовых скамей в первом ряду, и отче говорит почти полушепотом:
— Нечего бояться.

Его глаза светятся ярко-желтой люминесценцией в полумраке церкви, отчего все вокруг начинает терять краски, и мир становится монохромным, сосредотачивая все свое разнообразие цвета в неестественно живом взоре напротив.

Отче приподнимает уголки губ и малость подается вперед, отчего Диппер шарахается, больно врезаясь поясницей в подлокотник скамьи. Он в божьей обители и прямо напротив — сам Воланд.

Отец Уильям заливается смехом, точно собачьим лаем. Иисус на распятии обливается кровавыми слезами, и свечи на паникадиле тухнут — становится совсем уж темно, и свет из-за витражных стекол будто бы не проникает вовсе. Диппер ощущает прилив неконтролируемой паники — как ушатом ледяной воды с ног до головы, — и вместе с этим приходит тошнотворное осознание собственной беспомощности — ему не убежать.

— Можешь звать меня просто — Билл, — говорит отче, сверкая расплавленным золотом радужки, — Диппер Пайнс, — и того пробивает крупной дрожью; нервозность заламывается разом похолодевшими пальцами, когда рука Билла касается его скулы, вычерчивая остроту шершавой подушечкой большого пальца. В церкви все так же душно, но это едва ли сравнимо с духотой взгляда святого отца и янтарной глубиной его потемневших глаз.

— Жду тебя на вечерней репетиции хора завтра, — просто говорит он, поднимаясь.

Er liebt die Knaben aus dem Chor
Sie halten ihre Seelen rein
Doch Sorge macht ihm der Tenor
So muss er ihm am nächsten sein

Вопреки собственному желанию Диппер приходит на следующий день — это похоже на чистой воды помешательство, и желание вовсе не его — отца Уильяма, не иначе.

Пайнс неловко ссутуливается у входа в церковь и сжимает руки в кулаки, нервно дернувшись, когда на плечо, обжигая холодом стылого декабрьского вечера, ложится чья-то ладонь.

— Не думал, что ты придешь, — с натянутой, неестественно показушной удивленностью, начинает Билл, сжимая острое, по-подростковому угловатое плечо, в своих покрасневших от холода пальцах. — Что ж, проходи, не стесняйся, — он улыбается и приглашающе распахивает дверь, подталкивая Диппера со спины. Сладкоголосый церковный хор вовсю тянет высокие нотки «аллилуйя», и отец Уильям смотрит на Пайнса довольным взглядом кота, нализавшегося валерьянового корня. — Присоединяйся.

Диппер открывает было рот, чтобы ответить, что пришел он сюда не за этим, но слова комом застревают в горле, когда Билл холодно смотрит на него пристальный взглядом своих кадмиевой желтизны глаз, кривя тонкие губы. Правда, спустя мгновение, взгляд святого отца смягчается и теплеет, а глаза приобретают тягучий медовый оттенок, вспыхивая чем-то чересчур живым, ярким, почти горячечным.

— Я надеюсь услышать твой тенор, — говорит отец Уильям, касаясь кончиками пальцев можжевелового креста на своей шее. Это выглядит до абсурдного глупо, учитывая, что глаза напротив все так же горят желтой люминесценцией, и Билл человек с вероятностью, примерно, в ноль.

Диппер чертыхается и клянет себя, когда сухая рука святого отца сжимает его руку, однако он сам пришел сюда — прямо в логово зверя, и дело даже не в излишне верующей семье и материнской просьбе.

— Хорошо, — сдается Диппер, отдергивая руку. Взгляд Билла становится совсем уж душным, и от этого Пайнс в очередной раз приходит к осознанию собственной уязвимости.

Диппер отзеркаливает скорбное выражение лица Девы Марии и вдыхает фимиам полными легкими, прежде чем запеть вместе с хором под одобрительный взгляд Билла. Правда, это вовсе не то, в чем он нуждается.

Der junge Mann darf bei ihm bleiben
Die Sünde nistet überm Bein
So hilft er gern sie auszutreiben
Bei Musik und Kerzenschein

Когда хор расходится, Билл тормозит Диппера у входа, цепко ухватив того за локоть, на что Пайнс вопросительно приподнимает брови, но ответа не следует — отец Уильям просто закрывает дверь за его спиной, глядя лукаво и малость насмешливо.

— Задержись ненадолго, — просит отче, подходя вплотную — так, что Диппер ощущает его горячее дыхание на своем багровеющем от стыда лице, ведь он знает о мальчиках из церковного хора и о любви к ближнему, черт подери. — Библия говорит: «называя себя мудрыми, обезумели. Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга», — а после влажно ведет языком по ушной раковине, касается губами оголенного участка шеи, останавливаясь только тогда, когда Диппер сжимает пальцы на его плечах, с силой отталкивая от себя.

Пайнс смотрит зло и загнано, сжимая руки в кулаки и оставляя на ладонях белесые полумесяцы от впивающихся в кожу ногтей, прежде чем зашелестеть надломленным голосом:
— Ни шага ближе.

Билл щерится полубезумным оскалом, и это выглядит жутко — так, что впору вызывать экзорциста, но это, ох и ах, поможет навряд ли.

— Я так долго ждал тебя, — вдруг говорит он, и слова многократно отскакивают от выбеленных стен и массивных сводов, прежде чем Билл шагает вперед, протягивая подрагивающую руку к чужой руке. — Прими меня, Диппер Пайнс, — шепотом просит он, легко сжимая тонкие запястья мальчишки. Взгляд Билла жаркий и жадный, он стелется поволокой, насквозь пронизывает, въедается в нутро.

Диппер не может сопротивляться, поэтому когда святой отец сжимает его худые плечи в плотном кольце из объятий и ведет кончиком носа ломанную по шее, облизывая яремную вену, он лишь вздрагивает.

От Билла пахнет медом и ладаном, и это приятное сочетание, вкупе с теплом его тела, успокаивает, лишая нервозности и испуга, ничуть не хуже седативных.

Отче слегка отстраняется, заглядывает в глаза напротив в немом вопросе и, не увидев отказа, приникает к губам Диппера, мягко раздвигая их языком. Иисус на распятии натурально кривит губы в отвращении, и Дева Мария в своей нише истекает мазутно-черными слезами, пока Пайнс плавится от откровенных прикосновений святого отца под его свитером, вяло оправдывая свою виктимную податливость и нечестивость.

У Билла сухие руки, и каждое из его касаний пробуждает в Диппере противоречивые чувства — ему тщедушно пусто, но вместе с этим так неправильно хорошо, пока шершавые подушечки пальцев щекотно скользят по выпирающим ребрам и оглаживают бока; пока отче снимает его свитер и пламенно дышит в изгиб плеча, касаясь молочной кожи губами.

Диппер думает, что он, должно быть, прогорк душой и, определенно точно, противен сам себе, но поделать с этим ничего не может, потому как и не хочет на самом деле. Отец Уильям слишком нужен ему сейчас.

Nimmt er den Jungen ins Gebet
(Hallelujah)
Er ist der wahre Christ
(Hallelujah)
Und weiss, was Nächstenliebe ist
(Hallelujah)

Билл расстегивает свою просторную сутану и вытаскивает ремень из брючных шлевков, глядя голодной псиной, истекающей слюной.

— Пожалуйста, — не столько просит, сколько ставит перед фактом, сжимая подбородок Диппера двумя пальцами и грубо вздергивая его голову, прежде чем туго затянуть ремень на чужой шее, обжигая холодом металлической пряжки. Контраст широкой черной полосы ремня на молочной белизне кожи приводит святого отца в восторг ничуть не меньше карих глаз Пайнса, горящих чистейшей квинтэссенцией желания — от этого взгляда ему становится во сто крат жарче, и низ живота сводит сладкой судорогой.

Диппер становится в коленопреклоненную позу, смотрит снизу с духотой во взгляде, затапливающей темно-шоколадную радужку глаз, и приоткрывает рот, когда Билл мягко обводит контур его губ подушечкой большого пальца, легко надавливая на нижнюю. Кончик языка щекотно проходится по пальцу, и губы смыкаются на четко выраженном суставе, посасывая с характерным звуком.

Тонкая ниточка слюны опускается по подбородку Диппера, и Билл наклоняется к его лицу, слизывая ее, прежде чем коснуться губ своими губами, жадно толкаясь в упоительную теплоту рта, скользя-скользя языком по кромке зубов, будто бы это — его спасение, найденное не в религии, а в противоречащих божьему учению плотских страстях и грехопадении.

Отстраняясь, отче легко тянет за ремень, отчего тот врезается в шею Диппера, вынуждая его заскулить, нервно дернувшись.

— Тише, — хриплым голосом говорит Билл. — Помолчи для меня, Диппер Пайнс, — просит он, расстегивая молнию на своих брюках.

Прежде чем толкнуться членом в податливо приоткрытый рот, Билл оставляет на лбу Диппера невесомый поцелуй, приподнимая его челку и касаясь губами звездного родимого пятна. Диппер расслабляет горло и заглатывает сразу до основания, подавляя рвотный рефлекс. Челюсть ноет тупой болью, пока вздутые вены пульсируют под языком и перепачканная смазкой головка упирается в глотку, неприятно проезжаясь по небу.

Билл отстраняется, а после глубоко толкается в рот, устраивая одну из своих рук на макушке Пайнса, и в очередной раз тянет за ремень, плотным кольцом сжимающий чужую шею, да так, что на уголках глаз мальчишки выступает влага, и его ресницы слипаются. Это выглядит так прекрасно и обезоруживающе красиво, что отче по инерции подается вперед еще сильнее, мягко касаясь тыльной стороной руки алеющих скул Диппера и утирая слезы с его глаз.

Внутри Билла точно щелкает что-то, перегорает, замыкает, и за грудиной болезненно сжимается пародия на сердце, когда Пайнс открывает глаза и поднимает свой темный смазанный слезами взгляд — смотрит прямо в его глаза.

— Прости, — выдыхает святой отец и с хлюпающим звуком выходит из чужого рта, падая ниц — коленями об мрамор пола, гулко прикладываясь чашечками.

Диппер кривит губы в неудачной гримасе чего-то чересчур человечного, по-декабрьски холодного, а после сам тянется вперед, прижимаясь вплотную к горячему телу Билла, чтобы прошептать в перекат его плеча едва слышное:
— Прощаю.

Тонкие, не по-мужски изящные пальцы с силой сжимают предплечья отца Уильяма, и сухие губы сами касаются его губ в робком, почти целомудренном поцелуе, прежде чем тугое кольцо пальцев сжимается на алеющей головке члена, размазывая смазку по всему стволу.

Билл удивленно распахивает глаза, но Диппер лишь улыбается ему в ответ — тепло и открыто, сохраняя во взгляде непорочность Богоматери и всех прочих святых вместе взятых. Его взгляд не кажется подернутым ни похотью, ни желанием, и горит лишь одной теплотой, затапливающей пролом грудины святого отца изнутри.

Большим пальцем Диппер плавно обводит вздутые венки и, прежде чем отодвинуть крайнюю плоть, облизывает подушечку, смягчая трение. От этой нехитрой ласки у Билла за опущенными веками вспыхивает все разнообразие цветов витражных стекол, мешаясь калейдоскопом, вращаясь бешеной каруселью и разливаясь по венам чем-то горячечным, почти ощутимо обжигающим.

— Если ты не против, — говорит Пайнс и накрывает пульсирующую головку члена губами, отчего святой отец широко распахивает глаза, удивленный столь неожиданной покорностью и самоотдачей мальчишки. Диппер насаживается не сразу — медлит, выпускает член изо рта, едва ощутимо сжимая у основания, прежде чем провести широкую влажную линию по всему стволу и вернуться к отверстию уретры, лаская самым кончиком языка.

Билл смотрит на него с нескрываемым восторгом во взгляде, и Диппер смотрит в ответ, заглатывая для начала лишь на половину, но давясь воздухом уже от этого. В итоге выходит, конечно, лучше, чем первый опыт, но все же весьма и весьма непривычно, да к тому же туго затянутый ремень дает знать о себе, когда он пытается принять больше, ощущая себя так, будто внутри кто-то будто нажал на спусковой крючок — каждая клетка тела мгновенно напрягается, и ремень туго сдавливает горло — не вдохнуть, не выдохнуть.

Чтобы сделать вдох, Пайнс все же выпускает член изо рта, глядя на искаженное удовольствием лицо Билла — острые скулы того покрываются обильным золотистым румянцем, да к тому же — светящимся. Выходит, святой отец, кем бы он не был, даже багровеет чертовой люминесценцией. Звучит абсурдно, конечно, но выглядит красиво, да так, что у Диппера натурально перехватывает дыхание.

С образа Билла, каким он предстает перед Пайнсом сейчас — хоть иконы пиши. Для сатанинской церкви, конечно, но тем не менее.

— Спасибо, — вдруг говорит отче, улыбаясь, а после подхватывает тело Диппера так, будто он нисколько не весит, устраивая мальчишку на дубовой скамье в коленно-локтевой.

Dreh dich langsam um
Dreh dich um

Диппер ощущает себя расхристанным — внутренне и наружно — от нынешнего смущающего положения, но поделать ничего не может, лишь неловко елозит локтями по лакированной поверхности, пытаясь устроить согнутые руки максимально удобно, пока Билл возится с ремнем на его шее, спустя некоторое время все же освобождая ее, чтобы на этот раз затянуть широкую кожаную полосу на тонких запястьях, едва ли фиксируя положение мальчишки.

Диппер прокручивает запястья, насколько это оказывается возможным, учитывая ремень, туго стягивающий их, когда Билл мягко касается его ягодицы, ведя ладонью вверх и легко надавливая на поясницу, тем самым вынуждая сильнее прогнуться в спине. Поза становится по максимуму откровенной и провокационной, и Пайнс вновь заливается багрянцем, закрывая глаза. Слишком горячо и слишком развратно.

Святой отец прижимается к нему сзади, устраивает ладони на подвздошных костях, сжимает его колени своими острыми коленями и касается горячими губами загривка, прежде чем прикусить солоноватую кожу, зализывая. Диппер жалобно всхлипывает, сжимает руки в замок и устраивает лицо в сгибе локтя — пальцы Билла, перемазанные чем-то скользким и ароматным, раздвигают его ягодицы, проходясь по тугому колечку мышц, прежде чем внутрь проникает один — на половину фаланги, не больше, — и церковь перед глазами идет волнами, яркими пятнами света, отпечатанными на сетчатке; и ресницы в очередной раз предательски слепляются, подергивая взор мутной пеленой.

— Перетерпи немного, — просит Билл, касаясь губами влажной лопатки. — «взирая на начальника и совершителя веры Иисуса, Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление, и воссел одесную престола Божия…», — он смешливо цитирует Библию, выцеловывая позвонки мальчишечьего хребта, одновременно с тем, как войти пальцем до третьей фаланги, срывая с чужих губ пронзительный скулеж.

Ощущения выходят не самыми приятными, понимает отче, когда слезы из глаз Диппера капают на лакированную поверхность скамьи.

— Если очень уж больно, — начинает было святой отец, но мальчишка не дает ему закончить — поворачивает голову на бок и смотрит так, что слова застревают поперек глотки.

— Продолжай, пожалуйста, — четко выговаривает Пайнс, несмотря на пунцовые щеки, расчерченные дорожками слез. Билл ощеривается полубезумно и на пробу надавливает пальцем изнутри — прямо в точку, судя по судорожному всхлипу с чужих искусанных губ.

Диппер вновь отворачивается, потому что смотреть на святого отца — невыносимо; выше его сил, в общем.

— Сейчас будет больнее, — предупреждает Билл лишь после того, как проникает внутрь вторым пальцем, и низ живота у Диппера уже скручивает болезненным спазмом чистейшего удовольствия. Он, должно быть, мазохист, потому что резкие движения отца Уильяма, откровенно говоря, вовсе не то, от чего член должен стоять так, как стоит у него, правда, поделать с этим нечего.

Билл почти что лениво разводит пальцы внутри, а после навскидку вытаскивает сразу оба, касаясь растянутого отверстия кончиком языка. Диппер думает, что еще немного, и он, должно быть, приобретет настоящую фобию на церкви, когда язык святого отца влажно проходится по коже на его бедрах, а после проникает внутрь, и Пайнс замирает, готовый быть распятым за все земные грехи сейчас же.

Билл по-собачьи влажно и голодно лижет, кусает его ягодицы, толкается языком внутрь, насколько это оказывается возможным, и до побеления костяшек сжимает подвздошные кости мальчишки, вынуждая того едва ли не скулить от такой несдержанности — Диппер почти рассыпается в древесную пыль; плавится воском алтарных свечей; веет фимиамом.

Прикосновения чужих губ и ладоней сжигают заживо, и Диппер покорно горит.

Неожиданно отче отстраняется от него и, спустя несколько секунд промедления, резко входит членом внутрь — без предупреждения, да так, что искры из глаз.

Диппер надрывно скулит на одной ноте, и слезы сами катятся по его щекам, пока Билл шепчет что-то, будто в полубреду, выцеловывая остроту лопаток вместе с четко выраженными шейными позвонками.

Теплая рука святого отца сжимает его руку, прежде чем он выдыхает куда-то в шею душную просьбу о прощении, оставляя невесомый поцелуй на вихрастой макушке.

— Ничего, — едва улыбается Диппер. — Продолжай, — как есть кривит душой, но даже не осекается.

И Билл продолжает — на пробу подается назад, прежде чем глубоко войти одним слитным движением, пальцами сжимая худые мальчишечьи ягодицы. Внутри Пайнс тугой и влажный — идеально сжимается вокруг его члена, прогибаясь в спине и цепляясь пальцами в подлокотник скамьи.

Святой отец меняет угол проникновения — так что теперь каждый его толчок приходится по простате Диппера — и пережимает член мальчишки у основания, прежде чем начать лениво скользить по нему ладонью. Дыхание Пайнса сбивается в ничто, и он забывает вдыхать на особенно ярких моментах, когда пред глазами все вспыхивает от чистейшего удовольствия; когда Билл, не церемонясь, буквально вдалбливается в его податливое тело, оставляя на коже жалящие поцелуи наравне с пылающими укусами.

Иисус на распятии захлебывается кровавыми слезами, и это так неправдоподобно и фальшиво с его стороны.

@темы: слэш, церковь, кинк, фанфики, гравити фолз, биллдип

---

---

Ебать как трудно-то жить без фотошопа. Я прохуярил полчаса времени и все еще не смог даже обрезать картинку. Пиздец.

---

Первая (и последняя) каникулярная запись после 2ой четверти

Поскольку у меня каникулы я довольно сильно расслабилась. Сплю по одиннадцать-двенадцать часов вот уже неделю. И вот в следствии этого моего капитального расслабона — день пролетает, как за полчаса. Вроде и недавно встала, а уже восемь вечера. Каникулы расхолаживают, и, видимо, организму хочется полноценно либо отоспать все ранние подъемы в шесть утра, либо наспаться на месяца вперед. А впереди ведь третья четверть... Даже не представляю, как буду сохранять работоспособность все эти месяцы. Вот тут бы хорошо сделать вставку про жуть какие вредные энергетики и мой любимый «Драйв», но после того терроризма, которым занималась печень в первой четверти и на прошлых каникулах — как-то не очень хочется.
Теперь быстренько пробегусь по всему, что я успела посмотреть (и не только) за время своего отдыха.
1. АНИМЭ:
(если вы до сих пор не поняли, на сколько я бахнутый анимешник — это отличная возможность рассказать об этом. Я ЛЮБЛЮ АНИМЭ больше, чем сериалы и фильмы, поэтому вот сейчас напишу вам небольшой списочек своих просмотренных за последние несколько? месяцев?)
* Кобаяши и её горничная-дракон;
* Вечеринка мертвых;
* Месть Масамунэ-куна;
* Жизнь в другом мире с нуля;
* Убийца Акамэ;
* Бездомный Бог;
* Скучный мир, в котором не существует самой концепции похабных шуток;
* Доблесть рыцаря-неудачника;
* Говорю же, у меня не встает (Вот почему без Эроса жизнь мне не мила!);
* Любовь и ложь (в процессе);
* Радужные дни (в процессе)
/вспомню что-то еще — допишу/
2. Сериалы:
ха-ха, а здесь только «Странные дела» и недосмотренный мною второй сезон «Ривердэйла». Второе даже досматривать не стану — не сериал, а ширпотреб без логики какой-то.
3. Книги:
Оскар Уайльд «Портрет Дориана Грея» (в процессе)
4. Музыка:
Lana Del Rey – West Coast
Bastille – Requiem for Blue Jeans
Scorpions – Rock You Like a Hurricane
Jesse Rutherford – Drama
Placebo – Holocaust
Hurts – Hold on to Me
Hurts – illuminated
Hurts – Beautiful Ones
Hurts – Blood, Tears & Gold
Hurts – Blind
Agnes Obel – Riverside
номер скрыт – до встречи
номер скрыт – сколько хочешь

Мой жизненный круговорот:

@темы: книги, мнение, музыка, анимэ, сериалы